Семь песен русского чужеземца. Афанасий Никитин

   — Убил!.. Убил!.. — загомонили крестьяне.

И с беспорядочными возгласами они рванулись вперёд. Но люди Микаила выставили длинные копья, и крестьяне попятились.

Микаил посмотрел пристально на обвинительницу и отдал такой приказ:

   — Пусть говорит тот, кого обвиняют в убийстве. — Микаил вскинул руку в сторону скучившихся крестьян: — А вы слушайте его слова, но не смейте перебивать!..

Все замерли, и слышалось притоптывание копыт конских и дыхание коней. Мужики глядели остро и злобно. Воин рассказал всю правду, не потаив, что ударил старуху и дополнил бурдюк из колодца без её позволения...

   — Она бранила меня, я не оставался в долгу и разбранил её! И, выходя со двора, я крикнул ей: «Будь ты проклята!» Всё это так же верно, как то, что я стою сейчас перед господином! Но я даже не отнял у этой гнусной суки золотую серьгу! А стоит ли отдавать серьгу из чистого золота за какой-то поганый бурдюк нечистой мутной воды? Но я-то отдал, отдал и ушёл прочь. И почему исдох мерзкий щенок из помёта этой суки, я не ведаю.

   — Правда ли всё, что он сказал? — обратился Микаил к старухе.

   — Пра-авда... — пробормотала она, запинаясь.

   — Если правда, то как смеешь ты утверждать, будто он убил мальчика?

   —  ...у-убил... убил... — бормотала обвинительница и будто и не вполне понимала, о чём спрашивают её.

   — Как же он это сделал? — спрашивал сурово с коня Микаил. — Как сделал? Воткнул в мальчика нож, зарубил саблей, а может, бросил в колодец?

Женщина и её односельчане тупо молчали, но как будто понимали, что их дело не выгорит, пропащее дело!.. И вдруг не выдержала старуха и завопила, топая босыми заскорузлыми ступнями на месте:

   — Убил!.. Убил!.. Убил!..

Конь Микаила переступал ногами стройными.

   — Принесите сюда мёртвого мальчика, — приказал Микаил.

Несколько крестьян побежали к деревне. Старуха хотела было кинуться следом, но её ухватили за локти двое воинов. Скоро принесли мертвеца. Офонас неприметно для себя перехватил поводья из рук одного из Микаиловых служителей и теперь сам удерживал коня в поводу. Служитель уступил легко.

Микаил посмотрел на мёртвого ребёнка, положенного на землю.

   — Его не били ни ножом, ни саблей, — сказал Микаил. — Быть может, вы утверждаете, что его бросили в колодец?

Крестьяне тихо пошумливали.

«Экие тупые мужики!» — подумал Офонас. Впрочем, в этой тупости заключалось много знакомого ему издавна, ещё по окрестностям тверским. Деревенские и на Руси тупоумны, и притом себе на уме. Спросишь у них дорогу, пошлют не туда; пригрозишь, так на колени падут, завоют, заголосят...

   — Говорите, — продолжил свою речь Микаил. — Кто думает, будто воин султана бросил этого мальчика в колодец? Отвечайте! А кто из вас солжёт, тому голову тотчас срублю саблей.

Крестьяне молчали. Старуха прикусила конец покрывала.

   — Стало быть, вы ни в чём не вините этого воина? — спросил царевич спокойно.

   — Ни в чём!.. Ни в чём!.. — отвечали крестьяне нестройно. Старуха молчала.

   — Тогда я помилую вас, окажу вам своё милосердие, — говорил царевич звонко. — Золотая серьга пусть остаётся у этой женщины. Все мы попали в безводицу, в засуху, и это верно, что в такое время вода стоит дорого. Но всё же золотая серьга за бурдюк воды — в таком раскладе нет справедливости! И потому ты, женщина, должна позволить этому воину наполнить ещё один бурдюк!.. Согласны ли вы все с моим решением? Справедливо ли оно?

Первыми воины закричали дружно, что согласны; а за ними и крестьяне повторили, что и они согласны. Молчала лишь старуха. Она села на землю у трупа мальчика и сидела, поджав под себя ноги, и будто враз ушла в себя и ничто вокруг уже не занимало её.

Микаил отворотился от всех и повернулся к Офонасу.

   — Я рад снова обрести тебя, — сказал царевич просто. — Зажила ли твоя рана?

Юсуф отвечал радостно и поспешно, что зажила. Микаил отдал приказ летучему отряду следовать дальше, затем распорядился о себе, приказав ближним своим приближённым:

   — Ставьте палатку, я останусь здесь на время и ночевать буду здесь.

Люди кинулись исполнять его приказание. Микаил подозвал нескольких воинов и отдал ещё один приказ:

   — Пусть все, кто имеет такую возможность, напоят водой губки и положат в шкатулки из металла. В безводной местности это хорошо. Захочется пить, выжмешь немного воды из губки прямо в рот, в горло...

В палатке, в малом шатре, Микаил велел Юсуфу сесть, велел слугам нести лепёшки, рис варёный, бананы; велел Юсуфу есть и сам ел. Но молчал, не говорил ничего. Офонас ел, не торопясь, и раздумался: не завести ли разговор, не развлечь ли царевича?.. Решился молчать. Припомнилось вдруг то давнее чувство... а какое?.. Умиления восторженного, да? То давнее чувство, которое вызвал в его душе своим расположением к нему Микаил... «Знает ли он о пленении Мубарака и Дарии-биби?» — думал Юсуф. Но отчего-то знал, понимал, что нельзя, не след заговаривать об этом с Микаилом. После трапезы Микаил лёг на сделанную постель и велел Юсуфу взять опахало и махать. Юсуфу такое дело явилось впервой, но он махал с тщанием. Микаил скоро заснул и во сне имел лицо детски задумчивое. Вечерело совсем. Дневная жара сменялась прохладой. Офонас неприметно для себя уснул. А проснулся от шума и криков снаружи. Перепугался было: неужто нападение? Вскочил испуганно. Колыхнулся резко полог, Микаил вышел из палатки. Офонасу было страшно оставаться в палатке одному, тоже поторопился выйти.

А было страшно! Офонас приподнял руку, но не понимал сам, что же хочет сделать. Он был пусторукий, безоружный. Понял внезапно, что хочет перекреститься, но рука, уже приподнятая и согнутая в локте, так и замерла, будто крестное знамение никак не было возможно. Опустил руку. Однако Бог оборонил! Какой Бог? Спас из церквей Твери? Или здешний, уже близкий Бог Мухаммада?..

Метался свет факелов. Глаза Офонаса быстро углядели Микаила. Царевич остановился, опустив голову; смотрел на что-то. Офонас подошёл ближе. Освещённой светом факелов мёртвое тело простёрлось на земле. Офонас невольно пригляделся и узнал того самого воина, которого обвиняла старуха. Лицо мёртвого было исцарапано, в груди торчала рукоять простого ножа. Кровь не текла, нож в груди сдерживал кровотечение. Офонасу хотелось смотреть на мёртвое тело, но он заставил себя отвести глаза. Меж тем несколько человек приволокли старуху. Она молчала, только дышала тяжело и упиралась ногами. Её волокли за руки, и она не имела столько сил, чтобы противиться. Легко было догадаться, что она-то и убила воина. Её подтащили ближе к Микаилу. Воины шумели, кричали, требовали правосудия. Микаил отдал приказ собрать крестьян из деревни. Вскоре согнали перепуганных крестьян. Мужчины молчали, женщины сдавленно всхлипывали.

   — Эта женщина убила человека, ни в чём не повинного! — Микаил обратился к жителям деревни. — Она глупа и зла; она верит, будто слова проклятья, которые этот человек произнёс сгоряча, могли принести гибель её внуку. Она убила товарища всех этих воинов, одного из них. Я хочу, чтобы они сами решили, как наказать её. Согласны ли вы?

Женщины плакали, мужчины глухо и испуганно высказали своё согласие.

Воины спорили, переговаривались. Затем вышел вперёд один и сказал, что решение принято. Воины постановили наказать старуху четвертованием.

   — Господин! Ты проявил милосердие к ней, но твоё милосердие не укротило её злобы! — говорили Микаилу. — Эта женщина лжива, коварна, жадна и зла. Она заслужила такую смерть!..

В толпе крестьян слышались стоны.

Старуху раздели, сорвав с её высохшего тела простую ткань. Затем старое тело, ещё живое, связали по рукам и ногам. Женщина не сопротивлялась.

Микаил оглянулся, нашёл глазами Юсуфа и сказал ему тихо:

   — Она не в себе; она, должно быть, ела и курила отравное зелье...