Семь песен русского чужеземца. Афанасий Никитин

Старуху, связанную по рукам и ногам, положили на деревянную колоду. Связанные ноги и голова свисали. Рот запрокинутой головы приоткрылся страшно, завиднелись несколько чёрных зубов. Один из воинов вскинул топор, предназначавшийся для рубки деревьев, и ударил с силой, намечаясь в середину старухиного туловища. Лезвие вошло довольно глубоко, но не разрубило вконец это несчастное тело женщины. Здесь уж никакое зелье не утишало страшную боль. Старуха взвыла, задёргалась. Её резкие корчи в сочетании с диким воем, вырывавшимся изо рта, широко разинутого, были забавны. Хлынувшая алая кровь, видимая в свете факелов ярко, хорошо, придавала всей картине праздничность. Первыми засмеялись воины, хохотнул и сам палач. Не могли удержаться от смеха даже односельчане, родичи старухи. Офонас прыснул. Микаил улыбнулся быстрой улыбкой. Воин-палач снова махнул топором и попал уже не на прежнюю глубокую рану, а на другое место. Тело старухи дёрнулось так резко, что она упала с колоды и извивалась в крови на земле.

   — Отруби ей голову, — сказал Микаил палачу, согнав улыбку с молодого своего лица.

   — Да он и рубить-то не умеет! — крикнул голос из толпы воинов.

   — Кто здесь умеет рубить головы? — крикнул Микаил весело. — Или вы только кричать умеете, удальцы?

Выступил из толпы другой воин, взял у первого топор и принялся, размахиваясь широко, рубить полумёртвое тело. Вскоре старуха превратилась в искромсанные крупные и неровные куски человечьего мяса, брошенные в лужах крови.

Микаил приказал похоронить убитого старухой воина, а её останки отдать её односельчанам.

   — Иди за мной, — коротко бросил Микаил, не оглянувшись на Юсуфа.

В палатке Микаил с размаха сел на подушку кожаную. Офонас стоял, ожидая дозволения также сесть.

   — Садись или ложись, — сказал царевич устало. И продолжил, когда Юсуф и вправду, враз обессилев, прилёг на ковёр: — Поспи. Я также попытаюсь уснуть. Скоро выступаем. Незачем дожидаться отрядов нового раджи! А тупоумные мужики набегут следом, как шакалы. Стычки нам ни к чему. Мы отступаем.

Офонас силился держать глаза открытыми.

Микаил говорил коротко, не дожидался ответа:

   — Я боюсь за участь Хамида-хаджи. Что сейчас в Бидаре? Что знают в Бидаре о нашем поражении? Если Махмуд Гаван задумает убить меня? Он хотел бы и дальше осаждать Виджаянагар. Я знаю, я скоро отправлюсь отсюда, домой, в Рас-Таннур.

Офонас хотел спросить о судьбе пленённой Дарии-биби, но понимал, что спрашивать не нужно. Глаза слипались. А когда один из служителей царевича затряс Юсуфа за плечо, показалось Юсуфу, будто и не спал. Хотелось спать. Но пришлось подняться, сворачивать ковры, носить в повозку. Все кругом суетились. Микаил уже скакал где-то впереди, объезжая войска во главе летучего отряда. Рассвет застал Офонаса в повозке рядом с поваром и утварью повара. К полудню солнечный жар терзал сквозь ткань навеса плотную...

А в смоленской темнице писал:

«А гундустанцы пешие ходят быстро, наги да босы, в одной руке щит, в другой — меч, а иные с большими прямыми луками да со стрелами.

А бой ведут и на слонах, когда и в доспехах бьются, и на конях. Слонам к бивням привязывают большие мечи кованые, по кантару весом, да облачают слонов в доспехи булатные, да на слонах малые башни поставлены, и в тех башнях по дюжине человек в доспехах, да все с луками да со стрелами.

Султан пошёл в поход с мелик-ат-туджаром и с большою ратью. А война та не удалась. Один город взяли, а людей много сгибло и много поистратили казны.

А в те поры Мубарак-разбойник был могуч и рати у него было много. А град стольный Виджаянагар — великий град, и крепость велика. Три рва у города, да река через него течёт. По одну сторону города — густой лес, а с другой стороны долина — место чудное. А ни с какой стороны город не взять, гора там огромная, да чащоба злая колючая. Стояла рать под городом, а может, и месяц, и люди гибли от безводья, и много людей поумирало. Жажда долила, да голод. А на реку глядишь, а не подойдёшь.

А мелик-ат-туджар город один взял силою, день и ночь бился с городом два десятка дней, а рать не ела и не пила, под городом стояла. И рати его погибло пять тысяч лучших воинов. А взял город — вырезали двадцать тысяч мужского полу и женского, а двадцать тысяч — и возрастных, и малых детей — в полон взяли. После продавали пленных по десять тенёк за голову, а иных и по пять, а детей по две тенки. А казны вовсе не взяли. И стольного города не взяли».

По возвращении султанского войска в Бидар устроены были разные гулянья, бега на конях, и на слонах, и верблюдах. Офонас-Юсуф рад был вновь увидеться с Хамид ом-хаджи. Весь город знал, что разбойник Мубарак и жена Мубарака Дария, о которой говорили, будто она подобна страшной грозной Кали, заключены в темницу и будут казнены. Офонас уже знал, что царевич не виделся ни с Мубараком, ни с Дарией. Знал Офонас, что Микаил не попросит султана показать пленников. А ведь если бы Микаил только слово сказал, ему тотчас же показали бы их! Так думалось Офонасу. Но вскоре он заметил, что горожане толкуют о царевиче Рас-Таннура дурное. Когда он спасал воинов султана, выводя их из местности, сжигаемой солнечным беспощадным жаром, воины подчинялись ему. Но теперь, по возвращении, опасность гибели уже виделась не такой явственной. Стали поговаривать о том, что Микаил злонамеренно увёл войска из владений нового виджаянагарского раджи...

   — Надо было продолжить осаду, — говорили одни. — Виджаянагар — не такая уж неприступная крепость!

   — Царевич Микаил — чужой нам; он злонамеренно увёл войска султанские от Виджаянагара, чтобы лишить нас богатой добычи.

   — Да он просто-напросто трус! — утверждали третьи.

Служители царевича доносили ему обо всех этих толках, но он лишь улыбался насмешливо. Теперь он часами оставался в покоях отведённого ему дворца, беседуя с Хамидом-хаджи или с Юсуфом. Микаил трапезовал с ними, говорил о пустяках, призывал музыкантов, танцовщиц и певиц; а то приказывал покупать на базаре невольничьем чёрных рабынь, недолгое время забавлялся ими, затем отдавал служителям:

   — Позабавьтесь и вы. Знайте, что я ценю верность. Вы уже долгое время сопровождаете меня в далёком пути. Так позабавьтесь же, чтобы жизнь показалась вам более весёлой, чем она есть на деле!..

Он предложил и Юсуфу позабавиться с одной чёрной-пречёрной рабыней. Юсуф отнекивался, затем решился и нашёл этакую забаву хорошей. Царевич дразнил его, спрашивал насмешливо, сладко ли быть в тесной близости с подобной африканкой:

   — Когда-нибудь ты всё же доберёшься к себе, в твой холодный город, и будешь рассказывать чудеса! Но никто не поверит, когда ты расскажешь о своей тесной близости с такой вот чёрной-пречёрной женщиной...

   — Да я и не расскажу, — отвечал Офонас серьёзно. — Всё равно ведь не поверит никто, а ещё и станут полагать меня предавшимся черту! Нет, не расскажу...

Привольно расположившись на подушках, Микаил, Хамид-хаджи, и Юсуф заодно уж с ними, бросали «чаусар» — игральные кости или же играли в «пачиси» [143].

   — Я хочу продать коня, — сказал Юсуф. — Я для того ведь и привёз его в Хундустан, чтобы продать.

   — Продай мне, — лениво произнёс Микаил, полулёжа на ковре.

   — Тебе не могу, — сказал Офонас упрямо. — Тебе я ничего не стал бы продавать, а подарить ничего не могу, разве что меховую шапку, какие носят в моём холодном городе.

   — Шапку оставь себе, — отозвался Микаил, — может, ещё найдёшь кому подарить. И коня продай, кому захочешь. Я скоро уеду отсюда. Тогда и продавай коня.

   — Да и я не останусь в Бидаре без тебя, мой господин. Все здесь знают, что я — твой человек!

   — Ты много возомнил о себе, Юсуф, — вмешался в разговор Хамид-хаджи. — Кому до тебя есть дело! Сегодня ты человек царевича, завтра — сам по себе, а ещё через три дня — Бог весть чей ты человек! Но никому до тебя дела нет...