Царь Дмитрий - самозванец

предел земному пути презренного Малюты Скуратова, поразив его пулей на стене крепостной. Всех пленных шведов и немцев сжег царь Иоанн на костре поминальном. Тело же Малюты с великим почетом и богатым вкладом отправил в Волоц-кий монастырь, где лежали отец, мать и сын его.

Взятие Витгенштейна положило конец походу, со смертью Малюты Скуратова кончилась опричнина. Объявил об этом царь Иоанн, как всегда, неожиданно, по указу царскому держава Русская вновь становилась единой, само же имя опричнины было запрещено вспоминать.

[1573 г.]

Отменив опричнину, царь Иоанн лицемерно покарал некоторых из своих приспешников опричных, не самых злобных, так наказал он гонителей митрополита Филиппа: презренного соловецкого игумена Паисия заточил на острове Валаам, бессовестного епископа рязанского Филофея, ложно свидетельствовавшего на судилище, лишил святительства, а пристава Степана Кобылина приказал удавить перед окном кельи, где тот изводил несчастного узника то холодом, то жаром нестерпимым, сокращая дни его. Для бывших же земских бояр и дьяков использовал он оружие другое, тайное, рассказывают, что был у него для этого иноземец, Елисей Бомелий, искусный в приготовлении ядов.

Двор царя Иоанна заметно изменился, лишившись почти всех опричников. Наибольшую радость народную вызвало возвращение ко двору Никиты Романовича Захарьина-Юрьева, который во все годы опричнины, не занимая никаких постов, выступал всеобщим благодетелем и защитником. Тогда же утрона царского встали три молодых человека, коим предстояло сыграть большую роль в истории русской. Первым по праву был сын Никиты Романовича Федор Никитич, благочестивый юноша, уже не раз отличившийся на полях сражений, именно его, первого, стали именовать в указах официальных Романовым. Вторым был Богдан Бельский, начавший стремительное восхождение в последние годы опричнины, но не замеченный в злодеяниях кровавых. Самым непримет-

ным из них был Борис Годунов, зять Малюты Скуратова, тем не менее царь Иоанн отличал его более других, вероятно, в память о своем верном слуге, держал постоянно при себе, во дворце царском, не назначая ни на какие посты в провинции или в войске. Все трое были ровесниками старшего сына царя Иоанна и могли бы быть ему надежной опорой, но молодой царевич все далее удалялся от отца и имел свой двор.

Между тем королем польским избрали Генриха Анжуйского, брата короля французского.

Царь же Иоанн, наскучив молодой женой, отослал ее в монастырь с богатым вкладом.

[1574 г.]

Дела польские вновь всколыхнулись, когда Генрих сбежал из Кракова, бросив корону польскую ради французской, освободившейся после смерти его брата Карла. Изменились и мысли царя Иоанна, который, помирившись с сыном Иваном, искренне стремился возложить на него корону родственного государства и ближайшего соседа. С польско-литовской стороны приходили вести самые обнадеживающие. Идея пригласить на королевство царевича Московского находила все больше приверженцев страстных, неудачное пришествие Генриха французского немало тому поспособствовало. Сам примас польский, архиепископ гнездинский Яков Уханский, являвшийся главой королевства во время междуцарствия, за Ивана выступал и даже составил образцы грамот, кои Иван должен был послать крупнейшим вельможам и сеймикам.

Царь Иоанн был настолько уверен в успехе, что принялся составлять наставление для своих сыновей Ивана и Федора, как жить после его смерти, чтобы не бьщо никаких неудовольствий между государствами братскими. Сие наставление — одно из немногих, сохранившихся в огне Смуты:

«Се заповедаю вам, да любите друг друга. Не разделяйтесь сердцем нив лихе, нив добре, ни в беде, ни в радости. Не верьте ни ласкателям, ни ссоркам, верьте сердцу своему и моему завету. Помните, что земля ваша едина и вам обоим в управление Богом вручена. До тех пор, пока вы не разделитесь, Бог вас будет миловать и освобождать от бед. Держитесь заодно — так

вам по всему будет прибыльнее. Лихо друг на дружку не замышляйте, потому что Каин Авеля убил, а сам не наследовал же.

Ты, Иван, береги сына моего Федора как себя, держи его как брата младшего, и люби, и жалуй, и добра ему хоти во всем, как самому себе. Если он в чем перед тобой провинится, ты его укори и прости, но никакого разору не учиняй. Если, даст Бог, будешь ты, Иван, на королевстве, а брат твой Федор на державе нашей, то ты державы под ним не подыскивай, на его лихо ни с кем не ссылайся, а где по рубежам сошлась твоя земля с его землей, то его береги и накрепко смотри правды, напрасно его не задирай и людским вракам не потакай, потому что если кто и множество земли и богатства приобретет, но три-локотного гроба не может избежать, и тогда все останется.

А ты, сын мой Федор, держи Ивана в мое место, отца твоего, и слушай его во всем, как меня, и добра желай ему, как мне, родителю твоему, ни в чем ему не прекословь, во всем живи из его слова, как теперь живешь из моего. Если, даст Бог, будет он на королевстве, а ты на державе нашей, то ты королевства под ним не подыскивай, с его изменниками и лиходеями никак не ссылайся, если станут прельщать тебя славою, богатством, честию, станут давать тебе города или право какое будут уступать мимо Ивана, то ты отнюдь их не слушай и ничем не прельщайся. Если и обидит тебя чем Иван, ты ему не прекословь, а прости и против него никогда не вооружайся. Да будет так до самой вашей смерти.

Если же, не дай Бог, не достанет Иван королевства и будете вы сидеть вдвоем в державе нашей, то и тогда не разделяйтесь, не учреждайте удела опричного по образцу готовому. Прибытку от этого никому из вас не будет, лишь державе убыток и разорение».

Несмотря на наставление благое, в переговорах с послами польскими царь Иоанн проявлял неуступчивость. Хотели они, чтобы после избрания Ивана королем княжеству Литовскому вернули их древние города: Полоцк, Усвят, Озерище и даже Смоленск. Царь же Иоанн на это отвечал: «Королевство Польское и Литовское не скудно городами, есть где жить королю. Иван не красна девица, не замуж идет — на королевство, ейу приданое не полагается». Переговоры вновь завязли.

[1575 г.]

Царь Иоанн оставил Слободу Александрову и перебрался в Москву, отстроенную после пожара великого. Вслед за ним, невзирая на запреты церковные, потянулись в Москву ватаги скоморошьи, а в самом дворце царском жило постоянно не менее двадцати шутов, не считая карлов. Но если истинно образованные государи держат шутов для того, чтобы под прикрытием шутки слышать хоть иногда правду, то царь Иоанн лишь смеялся над их прыжками несуразными, кувырканиями, подножками, борьбой показной, криками бессмысленными, а иногда, питая пристрастие к шуткам грубым и немудрящим, отвечал им какой-нибудь шуткой в том же роде, возьмет и выльет миску супа горячего на голову шута.

Как шутку воспринял поначалу двор царский слова царя Иоанна о его намерении отречься от престола и посадить вместо себя царевича татарского Симеона Бекбулатовича, сидевшего в городке Касимове. Сей царевич, крещенный в вере православной, был уже не молод и внешностью, одеждой и ухватками вылитый татарин. Скулы имел широкие, глаза узкие, как бойницы, бороду же редкую и клинышком.

Но вышло по слову государеву. Царевич Симеон воссел на престол Русский и именовался отныне Царем Всея Руси, царь же Иоанн — лишь князем Московским, царевич Иван получил в удел княжество Псковское.

Царь Иоанн, отошедший якобы отдел, двора отдельного заводить не стал, жил скромнее иного боярина, поселился на Петровке в палатах тесных и ездил в Кремль в простом возке. В Думе боярской никогда не садился рядом с царем Симеоном, а непременно с краюшку, среди бояр второразрядных, на заседаниях молчал, ни во что не вмешиваясь, разве что подавал иногда челобитные на имя царя Симеона и подписывался смиренно — Иванец Московский.

Люди прозорливые увидели в шутке этой вторую опричнину. Подтверждением служили возобновившиеся казни, вершившиеся по приказу царя Симеона. Отправились на плаху некоторые из уцелевших первых опричников, самые из-