Страстотерпцы

Кир Паисий и кир Макарий совершили краткое молитвословие и разрешили огласить соборное определение. По-гречески читал эконом антиохийской церкви пресвитер Иоанн, по-русски, не жалея голоса, архиепископ рязанский Иларион. С первыми строками епископ Симон заплакал и плакал во всё долгое чтение. К великому негодованию Никона, приговор, вынесенный ему на суде, совершенно переменился. Уже не пять вин нашли, а множество.

   — «Проклинал российских архиереев в неделю православия мимо всякого стязания и суда, — читали Иоанн и Иларион. — Покинутием престола заставил церковь вдовствовать восемь лет и шесть месяцев.

Сам сложил с себя архиерейское облачение посреди великой церкви, вопя: «Я более не патриарх московский и не пастырь, а пасомый и недостойный грешник». С великим гневом и поспешностью отошёл и оставил свою кафедру и паству самовольно, без понуждения и нужды, увлекаясь только человеческой страстью и чувством мщения к некоему члену синклита, ударившему патриаршего слугу и прогнавшему от царской трапезы».

Такова была первая статья, и патриархи со всем собором обратились к святым иконам и алтарю и сказали:

   — Виновен и грешен.

Вторая статья гласила: «Никон, хотя и притворным смирением, удалился в монастырь будто бы на безмолвие, на покаяние, на оплакивание грехов, но там, вопреки второму правилу Собора, бывшему во храме Святой Софии, совершал всё архиерейское и рукополагал невозбранно...»

   — Кто же меня мог возбранить, если я воистину не отрекался от сана! — крикнул Никон, но ему не ответили.

«...и назвал свой монастырь Новым Иерусалимом и разные места в нём Голгофою, Вифлеемом, Иорданом, как бы глумясь над священными названиями, а себя хищнически величал патриархом Нового Иерусалима».

Третья и четвёртая статьи были короткие:

«Хотя оставил кафедру, но коварно не допускал быть на ней иному патриарху. Царь, понимая лукавство, не осмеливался возвести нового, чтоб не было два патриарха да не явится разногласие. Потому и приглашены восточные патриархи».

«Анафемствовал местных архиереев без расследования и соборного решения и двух архиереев, от царя, назвал — одного Анною, другого — Каифою, а двух царских бояр — Иродом и Пилатом».

   — Что сие?! — воскликнул Никон. — Откуда взялось такое чтиво?

   — Молчи! — потребовал кир Паисий.

   — Но это подлог! На соборе мне зачитывали другие статьи.

Иоанн и Иларион продолжали чтение:

   — «Когда был призван нами, патриархами, на собор по обычаю церковному, дать ответ против обвинений, то пришёл не смиренным обычаем, и не переставал нас, патриархов, порицать, говоря...»

   — Я и теперь вас порицаю, ибо вы не патриархи, а самозванцы. В Антиохии и в Александрии другие архиереи, истинные... Пусть истинные меня и судят, а не купленные за золото.

   — Читайте постановление дальше! — приказал кир Паисий.

   — «Не переставал порицать нас, патриархов, — повторили чтецы, — говоря, что мы не владеем своими древними престолами...»

   — Не владеете! — крикнул Никон.

   — «... но скитаемся вне своих епархий, один в Египте, другой в Дамаске».

   — Так ведь скитаетесь!

   — «Наши суждения, изложенные в свитке четырёх патриархов, назвал баснями и враками. Отвергал вопреки архиерейской присяге правила всех поместных соборов, бывших в Православной Церкви после седьмого вселенского собора...»

   — Как языки у вас не поотсыхают! — снова осерчал Никон. — Навет на навете! Я не признаю одного тринадцатого правила в изложении греческого номоканона.

   — Читайте! — потребовал кир Паисий.

   — «...а наши греческие правила с великим бесстыдством именовал еретическими потому только, что они напечатаны в западных странах. В грамотах к четырём восточным патриархам, попавших в руки царя, писал, будто христианнейший самодержец Алексей Михайлович есть латиномудреннейший...»

   — Врёте!

   — «...латиномудреннейший мучитель, обидчик, Иеровоам и Осия» {46}.

   — Иеровоам начинал царствовать, как ангел, а кончил, как бес. В гроб сошёл, поражённый рукой Бога!

   — Что ты кричишь непристойности, Никон? — обратился к низвергаемому кир Макарий. — Не старайся! Ты не в силах ухудшить своего положения. Слишком добрый у тебя государь.

   — «Уподоблял его Иеровоаму и Осии, — продолжали чтецы. — Говорил, что синклит и вся Русская Церковь приклонилась к латинским догматам. Но порицающий стадо, ему вручённое, не пастырь, а наёмник. Архиерея один сам собою низверг. По низложению с Павла, епископа коломенского, мантию снял и предал на лютое биение. Архиерей этот сошёл с ума и погиб безвестно, зверями ли заеден, или в воде утонул, или другим каким-нибудь образом погиб».

   — Сожжён! — крикнул Никон — Всё собрали! Все мои вины запечатлели перед вечностью. Как же ты сладко пел, друг мой Иларион! Недаром я тебя, земляка, ценил и поднимал. Сколько серебреников заработал на мне? Уж не тридцать ли? Помнил бы, что с Иудой сталось.

   — Это ты помни! Не великому государю, тебе надо страшиться судьбы Иеровоама!

   — Довольно распрей! — приказал вселенский судья кир Паисий. — Огласите заключительную статью.

Иоанн и Иларион с ещё большим воодушевлением возгласили:

   — «Мы, патриархи святых градов Александрии и Антиохии, весь освящённый собор на основании канонов святых апостолов и святых соборов вселенских и поместных совершенно извергли его от архиерейского сана и лишили священства, да вменяется и именуется отныне простым монахом Никоном, а не патриархом московским, и определили назначить ему местопребывание до конца его жизни в какой-нибудь древней обители, чтобы он там мог в совершенном безмолвии оплакивать свои грехи».

   — Вон как судьбами распоряжаются! — Никон потряс головой и засмеялся.

На это его хватило.

   — Приступим к обряду низвержения из патриаршего сана, из благодати архиерейства! — сказал кир Паисий. — Никон, сними клобук.

   — Я клобук принял не по своей воле, по настоянию государя в присутствии бояр и народа... Если я повинен в чём-то и осуждения достоин, то почему вы творите надо мной расправу тайно, как тати? Пойдёмте в соборную церковь, если вам нечего скрывать и страшиться, там и делайте со мною что хотите.

   — Там или здесь, всё едино! — возразил кир Макарий. — Мы исполняем волю собора и государя. А что царского величества здесь нет, в этом его вина.

Кир Паисий подошёл к Никону и сбросил с него чёрный клобук с серафимами. Глянул кругом, поманил к себе греческого монаха, снял с него простой клобук, водрузил на голову низвергнутого. Отошёл было, но спохватился, вернулся, снимая богатую панагию, приговаривал:

   — Впредь, Никон, патриархом не называй себя! Не поминай и в письмах, что был святейшим. Отныне ты монах Никон. Вот твоё имя. В монастыре живи тихо, безмятежно, моли всемилостивого Бога о своих согрешениях.

   — Знаю без твоего поучения, как жить, — огрызнулся Никон и, тыча рукою в панагию, которую кир Паисий передал кир Макарию, прибавил: — Жемчуг с клобука да с панагии разделите по себе, авось достанется каждому золотников по пяти — по шести жемчугом да золотом рублей по десяти. Султанские вы невольники! Бродяги! Ходите за милостыней, чтоб было чем заплатить дань султану. Откуда вы взяли законы, по которым судили меня? Зачем вы действуете здесь тайно, как воры, в монастырской церкви, в отсутствии царя, Думы, народа?

   — Довольно, Никон, мы это уже слышали от тебя, — сказал кир Макарий.

   — А ты, чёрненький, сдери с меня мантию, на ней тоже достаточно жемчуга!

Патриархи молча передали клобук и панагию Никонову монаху Марку.

   — Мантию тоже с тебя следует снять, — сказал кир Макарий, — но по просьбе государя дозволяем тебе носить её, на время, пока не приедешь в назначенную тебе обитель.

   — Народа вы боитесь! — засмеялся Никон. — Увидал бы народ меня обобранного, задал бы вам на орехи.

Священство молча разоблачилось. Началось обратное шествие.