Страстотерпцы

Вопрос к бывшему патриарху у вселенского судьи кир Паисия был тот же, что на первом заседании:

   — Для чего ушёл из Москвы, чего ради самочинно отрёкся от престола?

Никон повздыхал, ответил терпеливо:

   — От патриаршего престола не отрекался. Клятвы не произносил! Засвидетельствовался небом и землёю и ушёл от государева гнева. Я и ныне не отрекаюсь исполнить волю государя. Куда великий государь изволит, туда и пойду, благое по нужде не бывает.

Опять пошла перепалка: отрекался — не отрекался.

   — Кто тебе велел писаться патриархом Нового Иерусалима? — спросил кир Макарий.

   — Такого не бывало! — удивился Никон.

Архиепископ рязанский Иларион тотчас подал письмо, где чёрным по белому было написано: «Патриарх Нового Иерусалима».

   — Рука разве описалась, — простодушно схитрил Никон.

   — Самочинство и фантазии — великий грех! — сурово сказал кир Паисий.

   — Сей грех на ваших головах! — грянул вдруг Никон. — Слышал я от добрых греков: на антиохийском и александрийском престолах иные патриархи сидят. Кто же вы тогда? Пусть государь укажет допросить тех греков, да и вас, вселенских патриархов, допросил бы на святом Евангелии.

Алексей Михайлович обеими руками закрыл лицо. Тишина придавила освящённый собор.

   — Мы патриархи истинные, не изверженные! — встал кир Паисий. — Не отрекались от своих престолов... Разве турки без нас что сделали. Но если кто и дерзнул занять наши престолы против правил или принуждением султана, то это не патриархи — прелюбодеи.

   — Так поклянитесь на Евангелии, что вы патриархи, — предложил Никон.

Поднялся кир Макарий.

   — Архиерею не подобает Евангелием клясться. А ты, Никон, — отреченец! От тебя вся Москва смутилась!

   — От сего часа свидетельствуюсь Богом: не буду отвечать перед вами, пока вы не предъявите грамоты от константинопольского и иерусалимского патриархов.

   — Опомнись, Никон! — закричал Иларион. — Не боишься ты суда Божия, клевеща не вселенских патриархов! Разве тебе неведомо: кир Паисий — Вселенский судья! Он пришёл в Москву ради правды из святого града Александрии!

   — Там и суди! — ответил Никон. — В Александрии да и в Антиохии ныне патриархов нет. Один живёт уж не знаю где, а другой в Дамаске.

   — Намекаешь, что и епархий нет, — тихо сказал царь, сходя с тронного возвышения.

Кир Паисий, пылая гневом, обратился к собору:

   — Скажите правду про отрицание Никона от архиерейства с клятвою.

Поднялся Питирим Новгородский:

   — Своими ушами слышал, как он говорил в Успенском соборе с амвона: если буду патриарх, то анафема буду.

Патриархи вполне пришли в себя, приказали читать правила. По-гречески читал митрополит Козьма Амасийский, по-русски громогласно Иларион Рязанский:

   — «Кто покинет престол волею без навета, тому впредь не быть на престоле».

   — Эти правила не апостольские! — заявил Никон. — Ни вселенские соборы, ни поместные таких правил не знают. Я этих правил не принимаю и не внемлю им.

   — Сии правила приняты святой Церковью! — возразил Павел Сарский.

   — В русской Кормчей подобных правил нет {45}, а греческие правила непрямые, — сказал Никон твёрдо и властно. — Патриархи от себя эти правила учинили. Но чего о правилах говорить? После вселенских соборов всё враки, а печатали те враки еретики... Я не отрекался от престола.

Грозой поднялся кир Паисий:

   — Наши греческие правила прямые.

Никону поднесли греческую Кормчую, он отшатнулся от неё.

   — Ересь всё это, ересь! Книга печатана в Риме, а папёжников я не принимаю.

Царь задохнулся от возмущения:

   — Опамятуйся! Постыдись слов своих! За эти правила стоять нужно. Да судите же вы его, свидетельствуйте!

Поднялся архиепископ тверской Иоасаф.

   — Когда Никон отрекался с клятвою от патриаршества, мы его молили, чтоб не покидал престола, да он одно твердил: раз отрёкся, значит, нет возврата, а коли возвращусь — буду анафема.

Встал Родион Стрешнев:

   — Никон обещал быть на патриаршестве только три года. Это он сам говорил мне. Свидетельствую.

   — Я не возвращаюсь на престол! — сказал Никон. — Волен великий государь!

Поднялся Алмаз Иванов.

   — Свидетельствую: Никон писал великому государю, что ему не подобает возвратиться на престол, яко псу на своя блевотины.

Никон вскинул голову, обвёл собор медленным горестным взором.

   — Что бы я ни говорил, вы найдёте отповедь. Не одного меня, и Златоуста изгоняли неправедно. — Повернулся к царю: — Когда на Москве учинился бунт, то и ты, государь, сам неправду свидетельствовал, а я, испугавшись, пошёл от твоего гнева.

   — Что за непристойные речи! — изумился царь. — На меня никто бунтом не прилаживал. Приходили земские люди, и не на меня, а челом бить о своих обидах.

Задал вопрос, долго молчавший кир Макарий:

   — Для чего ты носишь две панагии и чёрный клобук с херувимами?

   — Чёрный клобук ношу по примеру греческих патриархов!

   — У греков белые клобуки.

   — А у меня чёрный, монашеский. А херувимы — патриаршие! — воскликнул Никон. — Про две панагии спрашиваешь? С одной с патриаршества сошёл, другая — крест, в помощь себе ношу.

   — Ты говорил, наш греческий номоканон [46] еретический, назови эти ереси и приложи руку.

   — Сам говорил: архиерею клясться нельзя, — вяло огрызнулся Никон.

   — Значит, ересей в книге нет, коли молчишь! — Кир Макарий подался телом вперёд. — Скажи, сколько епископов судят епископа и сколько патриарха?

   — Епископа судят двенадцать епископов, а патриарха — вся вселенная.

   — Что же ты один низверг Павла Коломенского?

Царь взял свитки вселенских патриархов, открыл перед Никоном.

   — Веришь ли ты вселенским патриархам? Смотри, эти грамоты константинопольский и иерусалимский патриархи подписали своими руками. Кир Паисий и кир Макарий пришли в Москву с их согласия.

   — Я не знаю рук вселенских патриархов. Эти грамоты, может, честные, а может — басня.

   — Это истинные подписи! — закричал во гневе Макарий.

   — Ты здесь широк! — сказал ему Никон. — А вот как-то дашь ответ перед константинопольским патриархом?

   — Тебе вся истина ложь! — шумели участники собора. — Царя судишь! Вселенских патриархов бесчестишь!

Никон повернулся к царю:

   — Не я, Бог тебя судит. Ни в чём тебя не виню. Я узнал на избрании своём, что ты, государь, будешь ко мне добр только шесть лет, а потом я буду возненавиден и мучен. Так всё и сталось.

Алексей Михайлович побледнел.

   — Святые патриархи! — обратился он к судьям. — Допросите его, от кого это пророчество?

Патриархи повторили вопрос, но Никон стоял, опустив глаза, молчал.

Тут нашёлся Иларион Рязанский:

   — Он горазд стращать. Сказывал, что видел звезду метлою, и от того будет Московскому государству погибель. От какого духа то предсказание?

   — И в прежние времена такие знамения бывали, — ответил Никон, понимая, что молчать больше нельзя, в ведовстве обвинят. — Авось на Москве-то и сбудется. Господь пророчествовал на горе Елеонской о разорении Иерусалима за четыреста лет.

   — Уж не с Господом ли себя равняешь?! — воскликнул царь.

   — Слова не скажи! За всякое моё слово цепляются!

   — Знать, слова у тебя такие.

   — Господи! — воскликнул Никон. — О любви Твоей радел, а пью из чаши зла!

Никон подошёл к большому кресту, с которым у стены стоял монах Марк, поцеловал раны Христовы.

Царь быстро подошёл к Никону, взял из его руки чётки и, перебирая, тихо говорил, глядя собинному другу в бороду:

   — Ты скажи патриархам, зачем перед отъездом к нам на собор исповедался, соборовался, причащался, аки к смерти готовился? Скажи, ради какой любви учинил сие? От тебя, Никон, мне давно уже одни бесчестья да зазор.