Страстотерпцы

Дьяк Григорий Богданов поспел к 28 декабря. Наказ Алексея Михайловича был твёрдый: «Киеву и здешней стороне Запорожья никак в уступке не быть. Уступить можно Динабург. Если комиссары не согласятся, съезды отсрочить, но войну задержать».

Паны комиссары стали вдруг как шёлковые, сама любезность и понимание.

Ордин-Нащокин никак не показал, что заметил перемену, был, как всегда, непроницаемо серьёзен. Отгадка простая.

Под Межибожьем нуреддин Давлет-Гирей побил полки польских полковников Красовского и Маховского. Вырезал тысячу крылатых гусар да тысячи полторы драгунов и шляхты. Полковника Маховского, казнившего сподвижника Хмельницкого Ивана-Яна Выговского, отвезли на телеге в Бахчисарай.

Самые «верные» союзники польского короля вместе с казачьими полками Дорошенко гуляли теперь на Львовщине, разорили Каменецкое воеводство, Люблинское. Казаки Дорошенко полона не брали. Зверствовали. Отрезали женщинам груди, бросали в колодцы детей. Татары же уводили в полон кого ни попадя, шляхту, крестьян, жидов. Сто тысяч человек для Речи Посполитой, для большой страны — убыль.

Сейм, собравшийся 20 декабря, предписал комиссарам немедленно заключить перемирие с Россией, соглашаться на временную уступку Киева и Динабурга... Но у послов своя гордость, своя игра.

28 декабря на двадцать девятом съезде поляки уступили Левобережье, но Киев требовали вернуть без всяких условий. Ордин-Нащокин именем царя уступил Динабург. Возвратить Киев отказался. Отходившее к России Левобережье — победа русского посла. Глебович, чтоб испортить Ордин-Нащокину торжество, сообщил: в Смоленский уезд отправлены многие хоругви — собирать с населения налоги.

Воротившись со съезда, Афанасий Лаврентьевич, не снимая шубы, повалился перед иконами, благодаря Господа за дивную Его помощь: «Я взыскал Господа, и Он услышал меня, и от всех опасностей моих избавил меня... Вступись, Господи, в тяжбу с тяжущимися со мною, побори борющихся со мною, возьми щит и латы и восстань на помощь мне».

Весь следующий день Афанасий Лаврентьевич не ел, не пил, молился. Стало ясно и тихо на душе. И тогда сказал он, глядя на икону Спаса Нерукотворного:

   — Господи! Помоги устроить мир для царя моего. Умучила народ война, ожесточила сердца добрых. Погибают невинные. Господи! Обещаю Тебе: буду служить государю моему, покуда Ты благословляешь меня. Увижу, что Тебя нет со мною, уйду от царя в самую сирую обитель простым иноком, буду служить одному Тебе, Господи! Но пошли мне устроить мир. Замени ангелом меня на съездах, если я недостоин Твоего благословения, а коли гожусь, помоги!

Вдруг дверь приотворилась, и в избу втиснулось хозяйское дитя. Шлёпая босыми ножками по белому выскребанному полу, дитя, раскинув руки, кинулось к Афанасию Лаврентьевичу, споткнулось, и великому послу пришлось изловчиться, чтобы подхватить радостно лепечущего гостя.

   — Уж не ты ли мой мир? — спросил посол ребёнка, поднимая над головой.

Дитя выгибалось спинкой, взмахивало ручками, дрыгало ножками да и припало щёчкою к бородатой щеке понравившегося няньки.

В комнату, робея, вошла женщина, увидела дитятю на руках ужасно великого начальника, помертвела.

   — До смерти задеру! — шептала женщина, — Шмыгнула с нашей половины, как мышка.

   — Так это она? Зачем драть такую милую девочку? — улыбнулся Афанасий Лаврентьевич. — Как её зовут?

   — Ирина, — поклонилась женщина.

   — Ирина? Редкое для крестьян имя.

   — Наш батюшка так назвал.

Афанасий Лаврентьевич, не отпуская с рук девочки, подошёл к столу, открыл святцы.

   — Ирина, — и побледнел. — Ирина по-русски-то означает «мир*... Ради Бога, не бейте дочку.

Достал из кошелька ефимок. Женщина, изумлённая, приняла деньги, потянулась за дочерью.

   — Подожди! — Афанасий Лаврентьевич зашёл за полог, вернулся с дивным куском серебристо-розового атласа. — На свадьбу Ирине. Запомнила?

Женщина совсем перепугалась, упала в ноги. Афанасий Лаврентьевич поцеловал девочку в чумазые щёки и сказал матери:

   — Забирай своё дивное диво!

Женщина, подхватив штуку драгоценного атласа и девочку, метнулась к порогу, но Ирина воспротивилась, закричала, протягивая ручки к хорошо пахнущему дедушке.

   — Подожди, — остановил Афанасий Лаврентьевич хозяйку. — Ну, что ты хочешь мне сказать, Иринушка?

Девочка, лепеча, изогнулась на материнских руках, оттопырила губки и чмокнула шацкого наместника в нос.

4

3 января на тридцатом съезде свершилось: польские комиссары нашли для себя удобный предлог уступить московскому царю Киев на два года. Из-за Дорошенко! Казачий гетман назвался подданным турецкого султана. К русским также отходили воеводства Смоленское и Черниговское, повет Стародубский, вся Восточная Украина по Днепр. Запорожье признавалось совместной территорией, казакам покровительствовали оба государя. Шляхте, выехавшей с Украины, царь должен был выплатить миллион злотых. В одной из статей записали: Московское царство и Речь Посполитая берут на себя обязательства обеспечить свободу православных христиан и христиан-католиков, поощрять процветание торговли.

Оставалось составить договорные грамоты, сверить их и скрепить подписями и печатями.

Тридцать первый съезд, на котором предполагалось завершить долгое дело, назначили на 13 января.

Теперь денно и нощно трудился дьяк Богданов, составляя и исправляя документы.

В день Святого Богоявления, 6 января 1667 года, пришло в Андрусово очередное спешное послание царя Алексея Михайловича.

Великий государь сообщал, что в Смоленский уезд послал два полка рейтар да четыре приказа стрельцов с тридцатью тремя пушками. Не ради крови, а чтобы вытеснить шляхетские хоругви.

«Если польские войска выйдут из Смоленского уезда, а комиссары помягчают, — наказывал Алексей Михайлович своему великому послу, — то тебе, от Бога избранному и верному доброхоту нашему, уступать Динабург с Запорожьем, кроме берега здешней стороны против Запорожья... Если же никакими способами Киева удержать будет нельзя, комиссары снисходительны не будут, рати из Смоленского уезда не выведут, а захотят крови, то Киев уступить, но прежде настойте о выводе и задержании войск, чтоб отдавать было волею, а не по нужде. Смотреть накрепко, не своею ли службою хотят комиссары удержать 1бгев, не нарочно ли вам говорят, что указ им прислан с сейма. А нам подлинно известно, что сейм разорвался без всякого дела. Стойте всеми силами, чтоб нам в титлах по-прежнему Киевским писаться».

Ликовал, читая послание царя, Афанасий Лаврентьевич: Киев поляки, пусть на два года, но уступили. Город у царя будет, а вот титлом, пожалуй, придётся поступиться...

В тот же день, 6 января, великого посла посетил комиссар Иероним Комар. Дело у него было деликатное. Ударил великому государю челом, прося сверх обещанных десяти тысяч тайного жалованья ещё и явного соболями, чтоб комиссарам можно было показаться людям, погордиться московскими дорогими мехами. Для себя Комар просил дать деньги не ефимками, а золотом. Червонцы легче спрятать от посторонних глаз. О тайных деньгах даже домашние не должны знать. И обронил, прощаясь:

— Как только мы получим государево жалованье, тотчас и напишем статьи.

У посольских гонцов одна нога здесь, другая там. Ночью 12 января комиссары получили тайное жалованье. 13 января обе стороны явились на тридцать первый посольский съезд.

Афанасий Лаврентьевич ради великого события приехал в царской, в позлащённой карете.

В палате вновь постелили золотой ковёр, поставили перед столами пять медных шандалов, а шестой шандал, серебряный, сиял перед божницей.

Сверили грамоты. Королю отходили города Полоцк, Витебск, Динабург, Лютин, Резица, Мариенбург, вся Ливония, вся Правобережная Украина. Вывод царских войск из Киева назначили на 5 апреля 1669 года. Пока же Киев с мильною полосой .кругом города оставался за Россией.