Страстотерпцы

   — Вселенские патриархи оставляли престол, да не так, как ты, — возразил кир Паисий. — Ты отрёкся. Ведь это твои слова: «Впредь мне патриархом не быть. Если буду патриархом, то стану анафема».

Никон устало отёр лицо руками.

   — Я так не говорил. Я говорил: за недостоинство своё иду. Если бы я отрёкся от патриаршества с клятвою, то не взял бы с собой святительской одежды.

Резануло что-то по сердцу, жалко стало Алексею Михайловичу собинного друга. Борода совсем пегая, в голове серебряная россыпь. Под глазами синё, кожа на висках будто в инее. Лучшие годы ушли на дурную распрю. Медведь! Ему палец, а он всю руку тащит.

Но ведь столько напраслины нагородил в своих письмах, не посовестился.

Обида заворочалась в груди, но сказал вяло:

   — Допросите, в грамотах к патриархам всё ли у него истинно? За церковные ли догматы стоял? Константинопольского патриарха Иосифа святейшим и братом себе почитает ли? Да вот ещё о чём допросите. Продавал ли церковные вещи, движимые и недвижимые?

Никон ответил быстро и резко:

   — Что в грамотах писано, то и писано. За церковные догматы стоял. Патриарха почитаю, а свят ли он — того не ведаю. Церковные вещи я продавал по царскому указу.

Алексей Михайлович рассердился:

   — Говоришь, я гневался на тебя, а ты послушай, что сам понаписал обо мне патриарху Дионисию.

Начали читать послание. Алексей Михайлович слушал напряжённо.

   — Стой! — приказал Алмазу Иванову. — Повтори последнее.

Дьяк повторил:

   — «Посылай я в Соловецкий монастырь за мощами Филиппа-митрополита, которого мучил царь Иван неправедно».

   — Пусть ответит! — Лицо государя пылало гневом. — Пусть ответит вам, вселенским патриархам, и всему освящённому собору! Для чего такое бесчестие и укоризну царю Ивану Васильевичу, прадеду моему, написал? О себе ведь утаил! Утаил, как низверг без собора Павла, епископа коломенского! Ободрал с бедного святительские одежды, как с липы кору дерут. Сослал вроде в Хутынский монастырь, а где человека не стало — безвестно! Допросите, допросите его! — царь тыкал рукою в сторону Никона. — По каким правилам он это сделал?

Никон слушал царя, разглядывая узоры на потолке, и в то же время сокрушённо покачивал головой: уж не рассказать ли о всех злодействах прадедушкиных? Да зачем о всех, довольно помянуть бесовскую свадьбу, когда архиепископа новгородского на кобыле женил.

Ответил, вздыхая:

   — По каким правилам я Павла низверг и сослал, того не помню. Где он пропал — не ведаю. Есть о нём дело на Патриаршем дворе.

   — На Патриаршем дворе дела нет и никогда не было! — заявил Павел Сарский. — Епископа Павла ты отлучил своей волей, без собора.

Никон молчал. Положил было голову на руки, опиравшиеся на посох, но дьяк продолжил читать письмо, а Алексей Михайлович тотчас прервал чтение:

   — Допросите, в какие архиерейские дела я вступаюсь?

   — Не помню, что писал, — ответил судимый.

Чтение продолжилось.

Сообщая Дионисию Константинопольскому о своём уходе, Никон повторил рассказ о Хитрово, причиной своего ухода назвал царский гнев.

   — Допросите! — потребовал Алексей Михайлович. — Какой гнев, какая обида?

   — Не дал обороны на Хитрово, — повторил показания Никон, — в церковь ходить перестал. Ушёл я сам собою, но от патриаршества не отрекался. Государев гнев объявлен небу и земле. Кроме саккоса и митры, я с собою не взял ничего.

Кир Паисий сказал с укоризною:

   — Пусть Богдан Матвеевич и зашиб твоего человека, тебе можно бы и потерпеть, последовать Иоанну Милостивому {44}. От раба своего терпел! Если же государь прогневался на тебя, то ты должен был иметь совет с архиереями, бить челом государю о прощении. Уж никак не сердиться!

   — Я зашиб мятежного человека, не зная, что он послан святейшим, — показал Хитрово. — Я просил прощения у патриарха Никона, и он меня простил.

Бояре принялись вспоминать, как Никон отрекался от патриаршества, как, отъезжая в Воскресенский монастырь, вёз полные сундуки добра. Из патриаршей казны две тысячи рублей вытребовал.

Патриархи терпеливо всех выслушали и определили:

   — Снимая митру и омофор и сказавши «недостоин», ты, Никон, отрёкся от архиерейства.

   — Всякий говорящий о моём отречении — лжесвидетель! — отвёл обвинение Никон. — Если б я вовсе отрёкся, архиерейской одежды с собою бы не взял.

Письму и спорам конца не было. Боярин князь Никита Иванович Одоевский оскорбился поношением Уложения, сей закон он сам писал, по сему своду законов царство в добром здравии жило вот уже семнадцать лет. Заступился за Уложение и Алексей Михайлович.

   — К этой книге приложил руки патриарх Иосиф, весь освящённый собор, и твоя рука приложена! — уличил царь Никона в двоедушии.

   — Я руку приложил поневоле, — ответил Никон бесстрастно.

Все изнемогали: царь стоит на ногах вот уже который час! Стоит ради Никона. Обличает как недруга, но не садится, дабы не умалить достоинства недостойнейшего.

Письмо поднимало вопрос о самозванстве митрополита газского Паисия Лигарида, доставалось и Никите Ивановичу Одоевскому.

   — Митрополит и князь, — объяснил судьям Алексей Михайлович, — посланы были в Воскресенский монастырь выговаривать Никону его неправды. Он мои грамоты клал под Евангелие, а газского митрополита всячески позорил, называл лжевладыкой. Митрополит же свидетельствован отцом духовным, и ставленная грамота у него есть.

   — Я за обидящего молился, а не клял, — оправдался Никон. — Газскому митрополиту по правилам святой Православной Церкви служить не следует. Он оставил свою епархию, в Москве живёт долгое время. Я слышал от дьякона Агафангела, что Паисий Лигарид иерусалимским патриархом отлучён и проклят. Он и в дьяконы ставлен не патриархом, как говорит, а папой римским.

Кир Макарий возразил:

   — Митрополит Паисий ставлен в дьяконы и в попы в Иерусалиме, а не в Риме. Я об этом знаю подлинно.

Спорили о сытинском деле и о деле Зюзина. Алмаз Иванов читал:

   — «Которые люди за меня доброе слово молвят или какие письма объявят, те в заточение посланы и мукам преданы. Поддьякон Никита умер в оковах, поп Сысой погублен, строитель Аарон сослан в Соловецкий монастырь...»

   — Никита ездил от Никона к Зюзину с ссорными письмами, — оборвал чтеца Алексей Михайлович. — Сидел Никита за караулом и умер своей смертью от болезни. Сысой — ведомый вор и ссорщик — сослан за многие плутовства. Аарон говорил про меня непристойные слова. Допросите, кто был мучен?

   — Мне об этом сказывали, — ответил Никон.

   — Не надобно верить ссорным речам! — прикрикнул царь на бывшего друга. — Ко вселенским патриархам не надобно ложно писать.

Алмаз Иванов прочитал место об архиереях, поставленных по приказу царя или переведённых с кафедры на кафедру.

   — Когда Никон был на патриаршестве, — припомнил мстительно Алексей Михайлович, — он перевёл архиепископа Лаврентия в Казань из Твери. И других с места на место гонял.

   — Я нарушал правила по неведенью, — покаялся Никон.

   — Ты и сам на Новгородскую митрополию возведён на место живого митрополита Авфония! — ужалил митрополит Питирим.

   — Авфоний был без ума! — Никон сверкнул глазами на врага своего. — Господи, чтоб и тебе тоже обезуметь!

Царь принялся ходить от своего места до патриарших, устав от долгого стояния, а чтение продолжалось.

«От сего беззаконного собора, — поминал Никон решения русских архиереев в 1660 году, — перестало на Руси соединение с восточными церквами и от благословения вашего отлучилось. От римских костёлов начаток приняли волями своими».

   — Святейшие! Вслушайтесь в сию ложь. Никон нас от благочестивой веры и от благословения святых патриархов отчёл и к католической вере причёл. Назвал всех еретиками! Если бы его письмо до святых вселенских патриархов дошло, то всем православным христианам быть бы под клятвою!