Форпост в степи

Затем потекли минуты глубокой, мучительной тишины. Затаив дыхание и не сводя глаз с цыганки, все ждали, что вот–вот произойдет какое–то несчастье. Ляля застыла в грозной позе, словно каменное изваяние, а неподвижный взгляд метал молнии.

— Не делай этого, милая цыганочка! — воскликнула взволнованно девушка.

Ее голос словно вернул всех к жизни.

— Побойся Бога, Ляля! — испуганно крикнул Вайда. А пришедшая в себя хозяйка дома, охваченная паническим ужасом, взвизгнула:

— Убирайся отсюда, дрянь цыганская!

Нага тоже пришел в себя и, отрезвев от гипнотического небытия, решил высказать свои соображения:

— Жаклин, позволь, я прямо сейчас удавлю эту чертову гадину!

Ляля не шелохнулась, она даже не повернула головы. Безмолвная

и неподвижная, как статуя, она с яростным отчаянием смотрела на Жаклин.

— Что стоите? Хватайте ее и вышвырните на улицу! — завизжала та, содрогаясь от ужаса.

Слуга и Вайда набросились на Лялю. А в нее будто вселился сам сатана. Она отчаянно сопротивлялась, дралась и пыталась укусить их. Ляля визжала и бранилась. Но вдруг она перестала сопротивляться. Тело ее ослабло, и она опрокинулась на подхватившие ее руки слуги Жаклин и Вайды. Только взгляд оставался все тем же, а губы скривились в презрительную гримасу. Ляля перенесли в половину дома, занимаемую ханской дочерью, после чего она потеряла сознание.

Словно разгневанное, но бессильное божество, Жаклин пожирала Лялю ненавидящими глазами и обдавала ледяным презрением.

Ания не спускала с Жаклин настороженных глаз. Она сидела у изголовья, пытаясь определить, что намеревается предпринять озлобленная хозяйка в отношении юной цыганки.

В комнату вошел Нага, держа в руке бокал, до половины на–полненный красным вином. Он считал, что Жаклин надо немного выпить. Вошедший вместе с ним Вайда нервно теребил пальцами шапку. Его появление вызвало у Жаклин бурю эмоций. Она подняла руку, словно хотела дать ему пощечину, задрожала, ноздри у нее раздулись, на скулах задвигались желваки, а во взгляде вспыхнула лютая ненависть.

— Оставьте нас, Жаклин! — вдруг попросила Ания. — Я сама присмотрю за цыганкой.

Все, кто был в ее комнате, ушли. Однако прежде чем покинуть покои опекаемой девушки, Жаклин залпом выпила из бокала вино и многообещающе улыбнулась.

— Даже если ты придушишь без меня эту мерзавку, я не посчитаю твои действия неприятными и неприличными, девочка моя…

* * *

Выйдя из покоев Ании, Жаклин прошла в свою спальню. При помощи служанок разделась и легла на кровать. Она отпустила прислугу. Остался один Нага, который задернул шторы на окне и зажег стоявшую на прикроватном столике лампу. Желая успокоить хозяйку, он взял ее за руку.

Жаклин смотрела на Нагу, и на ее губах мелькала злобная усмешка. Они молчали. Какие–то слова после всего случившегося были излишни. Впрочем, говорить Жаклин тоже не могла, ей было трудно даже пошевелить губами. Жаклин думала о том, что все люди кругом смешны и ничтожны. Тупые, трусливые людишки… Жизне- ный опыт давно уже научил ее тому, что все люди — ничтожества, жалкие оболочки зла. А какое страшное оскорбление нанесла ей эта грязная цыганка! Но она за это поплатится. Эта бродяжка посмела бросить ей в лицо страшные оскорбительные слова. О, Жаклин еще страшно отомстит ей за это!

Жаклин от природы была чрезвычайно чувствительна, считая себя чуть ли не средоточием вселенной. Она — сильная волей и духом госпожа, которая привыкла руководствоваться только своими настроениями и личными соображениями, не разбирая правых и виноватых, когда что–нибудь или кто–нибудь становится на ее пути. Она всегда считала себя великодушной и справедливой, но прощать обиды она не могла и не умела. Всю свою жизнь она кому–то мстила. Она обвиняла мир во всем, в чем только можно, а сама не испытывала угрызений совести.

Она готова была отречься от Бога и вступить в сговор с самим сатаной, лишь бы он позволил ей сохранить красоту лица и тела, каковыми она обладала сейчас.

Вдруг Жаклин ощутила физическую боль и напряжение в каждом суставе, в каждой жилке. Тяжелое ощущение усиливалось, как только она вспомнила об Архипе. Именно мысль о том, что он для нее может быть потерян, восстанавливала ее против всего человечества и внушала мысли о мести. Но даже образ Архипа лишь смутно мерцал сейчас в сознании Жаклин. Больше всего ее мучило то, что сегодня она потерпела поражение; ее рот с сухими распухшими деснами на–полнился горькой горчичной пылью. Жаклин привыкла командовать и заставлять окружающих беспрекословно исполнять каждое свое желание, каждую прихоть, и теперь для нее была невыносима жестокая очевидность: ведь она поставлена цыганкой на колени. Это терзало Жаклин, ее ненависть к Ляле смешивалась с ненавистью и призрением к Богу, ко всему жалкому человечеству.

После унизительных слов, высказанных жалкой цыганкой, она едва не заплакала, хотя слезы были для нее явлением таким же неестественным, как речь для животных. И все же у Жаклин возникла смутная потребность облегчить горе слезами. Это неслыханно! Впервые она почувствовала себя по–настоящему несчастной, покинутой и ощутила бремя одиночества. И даже мелькнула слабенькая мысль о смерти.

Когда–то давно, в ее отсутствие, Архип ушел из имения; ее всю, с головы до ног, обдала горячая, а потом ледяная волна. Она тогда закричала, и жуткий крик разнесся по имению. Она стояла, крепко ухватившись за лестничные перила, и кричала, кричала, кричала…

Жаклин попыталась представить себе, что делает сейчас Ар–хип, и напрягла всю свою волю, отчаянно стараясь сообразить, как вновь подчинить его себе, вырвать из объятий безразличия, вернуть к служению ей, Жаклин, и к тому, что она называла любовью. Затем Жаклин впала в забытье. Оцепенев, как в столбняке, она лежала, не думая и не ощущая своего тела. И как во сне, она видела все то, что происходило с ней за эти часы. Разбудил ее и вернул к действительности скрип табурета. Нага еще больше разжег ненависть Жаклин, которая вновь погрузила ее в отчаяние.

Взмахом руки Жаклин приказала ему остаться. Она ненавидела своего слугу, но и доверяла ему, потому что больше ни на кого не могла положиться. Нага был в некотором роде ее сообщником. Он всегда находился рядом, и лишь с ним она всегда спасалась от ужаса одиночества. И сейчас остаться одной, больше чем когда–либо, означало для Жаклин ужас, тоску, может быть, даже смерть.

Мысли Жаклин снова возвратились к Архипу. Все время, что он сидит на цепи в подвале, остается по–прежнему несговорчивым и упрямо отвергает ее любовь. Долгие годы она вела сражение за его любовь. Когда он был жалким крепостным в усадьбе, она открыто пользовалась им, повергала его в прах и попирала ногами. И что теперь? Она молода, красива, но так одинока в этой богатой,

но пустой комнате. Жаклин задрожала, словно перед ней предстало страшное видение. Вся оставшаяся у нее сила воли направлена на подготовку мести.

Жаклин хотела было дать Hare какие–то наставления, но язык отказался повиноваться ей. Он словно прилип к гортани. Сперва она решила, что от пережитого потрясения у нее сдали нервы и она временно лишилась дара речи. Но вдруг мелькнула страшная мысль: «Паралич! Паралич языка!» Она попробовала пошевелить языком и обнаружила, что не владеет им.

Жаклин пришла в исступление, ее ужас и отчаяние достигли предела. Тщетно Нага и подоспевшие к нему на помощь служанки пытались удержать хозяйку. Она металась по постели, царапалась, дралась и все время испускала нечленораздельные вопли. «Так, верно, воют грешники в аду», — думал Нага. Жаклин вырывалась из рук удерживавших ее женщин и металась сначала по своей спальне, потом по всему будуару; ее дикий, безумный взгляд горел жаждой убийства и разрушения. Она хватала и расшвыривала все, что попадалось ей под руку, с грохотом перевернула горшки с цветами; швырнула о стену графин с вином, фарфоровый китайский сервиз. Снова ринувшись в спальню, закидала Нагу и служанок слониками со столика, не подпуская их к себе; опрокинула прикроватный столик, сорвала со стены картину с ангелочками на небесах и ударом ноги пробила холст. Она походила на беснующуюся и рычащую дьяволицу…