Форпост в степи

— А ты что, не с нами, Емеля?

— Куда ж я без вас, — ответил Пугачев. — Только я утречком к вам зараз присоединюсь.

— Почему?

— Делишки кое–какие утрясу и след за вами.

— Какие еще делишки? — удивился Ильяс.

— Знамо дело, важные. Но тебя они не касаются. Усек? А теперь жрать, пить и отсыпаться до ночи!

Пугачев с показным молодечеством рубанул рукой воздух:

— Поди растолкай Степку и тащи его к столу, а я покуда об жратве позабочусь.

Пока Ильяс ходил будить Степана, Пугачев быстро нашел хозяина караван–сарая, отвел его к конюшне и заговорческим тоном сказал:

— Чую, люди государевы сюда вот–вот нагрянут, Ибатулла. Знать, мне утекать надо б.

— Утекай, мне–то что?

— Подсобишь?

— Но…

— Сейчас я упою своих дурней и дрыхнуть уложу, — перешел на шепот Пугачев. — Когда конники явятся, ты и отдашь их зараз обоих тепленькими!

— ДЛЯ чего? — нахмурился Ибатулла, все еще не понимая, куда клонит его постоялец.

— Чтоб бдительность их притупить, — охотно пояснил Емельян. — Люди государевы схватят их и довольны будут. И тебя «за своего» опосля считать будут.

— А ты как? — спросил Ибатулла, начиная понимать суть коварного замысла постояльца.

— Я в конюшне покуда соломкой присыплюсь и до ночки–то схоронюсь, — ответил Пугачев.

— Искать будут, — уверенно заявил Ибатулла. — Я знаю. Все кверху дном перетряхнут!

— Баран твоя фамилия, — хохотнул Емельян, хитро прищурившись. — Не будут. Ежели солдаты к тебе заглянут и никого не сыщут — значит, прячешь кого–то. Вот тогда жди обыска! А когда ты утекальцев тепленькими сдашь — знать, «преданность» государыне сознательно проявишь. И обыска не будет! Сечешь?

— Ух и хитер ты, Емеля, — улыбнулся Ибатулла. — И сволочь хорошая. На горе других выехать желаешь?

— Грех, понимаю, — задорно подмигнул ему Пугачев. — Но им ничего не будет! Оба юродивые. Дознаются на околотке, так и отпустят зараз!

Ибатулла прикрыл глаза и в течение минуты о чем–то раздумывал. Затем потер ладони и спросил:

— Как долго под соломкой отлеживаться намереваешься?

— До ночки темной, полагаю, выдюжу.

— А ночкой?

— Ты меня в гроб уложишь, в телегу погрузишь и в Казань эдак свезешь!

— У тебя что, в голове помутилось? — удивился Ибатулла.

— В башке будет мутиться у того, кто гроб проверять возжелает, — хохотнул Пугачев. — А ежели ты ляпнешь, будто бы я от проказы али еще какой хвори заразной помер, то к гробу отродясь никто не подступится!

— Если я эдак про «покойника» брехать буду, то нас и в Казань никто не впустит, — справедливо заметил Ибатулла.

— Об чуме, малярии али проказе талдычить будешь, ежели в пути остановят, — еще веселее хохотнул Пугачев. — А когда в Казань въез–жать будем, бреши, что от сердечной немочи Господу душу отдал. Смекнул, нехристь?

— Умник и хитрец ты редкий, Емеля, — облегченно вздохнул Ибатулла. — Только еще вопрос у меня к тебе имеется. Чем оплачивать за все будешь?

— За что это? — сделал вид, что удивился Емельян.

— За постой трехдневный, — напомнил Ибатулла, начиная загибать пальцы, — за харчевание, за перевозку в Казань, за…

— Ну, будя, будя, — перебил его Пугачев. — Зараз за все в Казани сочтемся.

— Я хочу сейчас, — возразил хозяин караван–сарая.

— Нет, прямо сейчас не могу, — отрезал Емельян.

— Это почему?

— А вдруг ты меня опосля предашь? — слукавил Пугачев. — Деньги возьмешь и возиться со мной передумаешь?

— Я — не ты, — обиделся Ибатулла. — Подличать не стану!

— А я почем знаю? — усмехнулся Емельян. — Твоих мыслей чтить я не горазд!

— Ну ладно, — согласился Ибатулла. — Только сумлеваюсь я, что ты не обдуришь меня в Казани–то.

— А ты не сумлевайся, нехристь, — насупился Пугачев, делая вид, что обиделся. — Я слов на ветер не бросаю!

Хозяин караван–сарая с трудом подавил в себе сомнения. Хитрый и коварный постоялец не внушал ему доверия.

— А за тех двоих кто заплатит? — спросил он.

— Тоже я, — тут же солгал Пугачев, правдиво глядя в глаза хозяина. — Десять рублев серебром за все хватит?

— Ско–о–ко? — удивился Ибатулла. Озвученная сумма для него была такой запредельной, что он и предположить о ней не мог.

— Десять, — повторил Пугачев, видя, что его ложь без промаха поразила цель.

— Ты хочешь сказать, что за тебя отвалят такие деньжищи?

— Я сам тебе их отсчитаю, — важным тоном сообщил Емеля. — Ты думаешь, я для чего в Казань рвусь, а не подальше утекаю, как все делают? Для того, что капиталец у меня там припрятан значимый, — в очередной раз солгал не краснея Пугачев. — Вот заберу его — и айда в Париж али в Лондон даже. Нужда в том у меня эдакая.

Емельян лгал намеренно и уверенно. Но он вовсе не играл с Иба- туллой. Он хотел «привязать» к себе сказочными обещаниями хозяина караван–сарая, чтобы тот и не мыслил выдать его солдатам во время перевозки в Казань.

— Емеля, — вздохнул окончательно поверивший ему Ибатулла. — Все спросить тебя хочется. Ты от каторги или от войны утекаешь?

— А ты сам как мыслишь?

— Мыслю, что от каторги, — признался Ибатулла.

— Верно мыслишь, — рассмеялся весело Емельян. — В воины я не гожусь. Меня, как хорошего жеребца, на племя оставили! А вот про каторгу… Давай лучше накрывай на стол зараз. Мои дурни уже к столу стекаются.

Они пили и ели до темноты. Каждый посторонний стук и шум, доносившийся со двора, взвинчивал нервы Пугачева. Несколько раз он хватался за пистолет, но Степан и Ильяс успокаивали его.

— Аллах даст, дотопаем до Яика! — пьяно лепетал татарин, выливая остатки вина из бутылки в свою пиалу.

Вскоре Степан и Ильяс упились и увалились спать за печь на топчан. Лампа на столе была погашена.

Пугачев засобирался в дорогу. Чтобы не привлекать к себе внимания, он вышел во двор, где Ибатулла уже впрягал коня в телегу. Увидев стоявший рядом с воротами конюшни гроб, Емельян довольно улыбнулся и спросил:

— Где позаимствовал гробик, безбожник?

— Не твоего ума дело, — угрюмо огрызнулся тот. — Иди лучше примерься к нему. А то ехать в нем тебе, а не мне придется.

4

Граф Артемьев и Ларион Санков пили чай, ведя неспешную беседу.

— И теперь дела ваши снова в порядке? — спросил Ларион.

— Да, благодарение Богу! — ответил граф. — Кажется, все слагается так, как я хочу. Тьфу–тьфу, чтобы не сглазить.

Оба помолчали.

— Однако, — снова начал граф, — разве я не наскучил тебе, Ларион? Квартирую уж который месяц, да еще со слугой!

— Ляксандр Прокофьевич, не обижай зазря, — взмолился Санков. — Да живи у меня хоть до скончания света.

— Спасибо тебе за гостеприимство, Ларион, но мне пора в дорогу. Ты не обижайся, Ларион. Мне еще много дел надо сделать успеть! Кстати, что я тебе за постой должен?

— Господи, да креста на вас нет, Ляксандр Прокофьевич, — обиженно пробубнил казак. — Демьян вона весь сенокос мне справил. Все до былинки выкосил на полянах моих. А дров нарубил… На пять зим с лихвой хватит! Не вы мне, а я вам еще должен остаюсь.

— И все же деньги возьми, — настоял на своем граф и положил на стол кошель. — Ты мне жизнь спас, кормил, поил. Да и семья у тебя немаленькая.

— А вы как же? — вздохнул Ларион, не глядя на золото. — Ведь путь до усадьбы вашей неблизок? Деньги–то в пути зараз понадобиться могут!

— Кое–что я себе оставил, — ответил граф. — Этого мне хватит до Петербурга доскакать. Но я сейчас еду в усадьбу. А дорога до нее намного ближе!

— Как же, помню я усадьбу вашу. И братца, Михаила Прокофьевича, разлюбезного! — Ларион глянул на иконы в переднем углу и перекрестился. — Царствие ему небесное…

— Да, добрейшим человеком был мой брат, — вздохнул граф. — Вот эта самая доброта и довела его до могилы. Кстати, Ларион, а сколько ты годков при мне состоял, помнишь?

— Разве такое позабудешь, — расплылся в улыбке казак. — Вы меня из рабства хивинского тогда вызволили. Вот пять годочков при вас и состоял. А когда вы во Францию уехали, я тогда домой и подался.