Коридоры кончаются стенкой

— В чем дело, сержант? — спросил Бироста у Валухина тоном, выражающим недоумение.

Тот, поблескивая выпученными водянистыми глазами, неопределенно пожал плечами и буркнул, отворачивая лицо: от него тоже несло перегаром:

— Сербинов приказал доставить к тебе.

— И… что?

— И дожидаться хозяина.

У Биросты отлегло от сердца. Слава богу, кажется, они сами решили раскусить этот крепкий орешек.

В кабинет неторопливо вошли Малкин, Сербинов и Шашкин — начальник третьего отдела. Валухин вытянулся перед Малкиным:

— Товарищ майор! Арестованный ноль один по вашему приказанию доставлен. Охрана обеспечена в соответствии с полученным указанием. Разрешите идти?

— Идите.

Валухин щелкнул каблуками и скрылся за дверью.

Малкин долгим пронзительным взглядом посмотрел на Жлобу, затем перевел взгляд на Биросту:

— А ты что ж это, лейтенант, как в воду опущенный? Не ожидал? Извини. Обстоятельства вынудили. Это Жлоба. Принимай к производству. Думаю, вы найдете общий язык. Но первый допрос мы тебе провести поможем. Ну, как? Договорились?

— Как прикажете, товарищ майор, — быстро ответил Бироста.

— Значит, договорились. Ну а ты что стоишь, Дмитрий Петрович? Садись дорогой. А мы постоим. Как не уважить легендарного героя гражданской войны, возомнившего себя вождем и вознамерившегося поднять на ноги весь Северный Кавказ, включая органы НКВД.

Жлоба промолчал и не тронулся с места. Биросту покоробило. Малкин издевался над человеком в наручниках, а Шашкин демонстративно поигрывал при этом метровым обрубком толстого медного кабеля.

— Ну, что ж ты стоишь, — занервничал Сербинов. — Садись, пока приглашают. Садись, поговорим.

— О чем? — Жлоба отвел к окну тоскующий взгляд.

— Разве не о чем, Дмитрий Петрович? — сделал удивленные глаза Малкин. — Нет, если ты всерьез не знаешь о чем говорить, тогда что ж: придется популярно разъяснить.

Не глядя на Малкина, Жлоба подошел к Биросте, протянул к нему скованные наручниками руки.

— Сними, Григорьич. Вас тут пятеро — неужели боитесь? — он С мольбой заглянул в глаза Биросте и, прижав подбородок к груди, несколько раз качнул головой.

Бироста пожал плечами:

— Вы ж военный человек, Дмитрий Петрович! Разве в присутствии старших по чину обращаются с просьбами к нижним чинам?

— Какой же он военный? — стрельнул Малкин прищуренным глазом в Жлобу. — Партизан. Сними, — приказал он Шашкину, — успокой гордыню.

Шашкин с готовностью подступил к Жлобе и, положив на стол обрубок кабеля, завозился с наручниками. Наконец они были сняты и пока Шашкин укреплял их на поясе, Жлоба, подмигнув Биросте подбитым глазом, завладел обрубком. Окинув взглядом застывшие фигуры Малкина и Сербинова, распрямил грудь. Глаза его озорно заблестели.

— Ну вот, — хохотнул он весело, — теперь можно поговорить. Тяжеловата палица, а?

— Не дури, не дури! — крикнул Сербинов и попятился за Малкина, трусливо втягивая голову в плечи. — Ты что, зверюга, очумел, что ли?

— С вами очумеешь, — серьезно ответил Жлоба, разглядывая «палицу». — Думаете, на этих обрубках держится советская власть? — он брезгливо бросил кабель на стол, но Шашкин, стоявший рядом, не решался взять его.

— Развлекся? — улыбнулся Малкин. — Отвел душу? Насладился страхом гэбэшников? Ах, партизанская твоя душа! А ведь ты прав: хреновая у меня кадра. Один прячется за широкую спину начальника, другой стоит потеет… Садись, Дмитрий Петрович. Садись, потолкуем. Ты, говорят, Литвину кое-что уже рассказывал. Шутил?

— Перекрыли дыхалку нашатырем, пришлось шутить.

— Нашатырем? — рассмеялся Малкин. — Так у нас этого добра сколько угодно. Есть кое-что покрепче… посолидней, так сказать.

— На большее вы неспособны.

— Ну, почему же? Все будет зависеть от того, как себя поведешь. Ну не будешь же ты отвергать очевидное, не требующее доказательств.

— Например?

— Например — Стальная дивизия. Угробил ты ее, оказывается.

— Я ее создавал.

— Создавал. В расчете потом обратить против советской власти. Но она вышла из-под твоего контроля и тогда ты ее угробил.

— Чушь какая-то. Ты соображаешь, что говоришь? Угробить то, что вышло из-под контроля, с чем справиться не в состоянии?

— Не придирайся к словам. Не вышло, а могло выйти. Разве не так?

— Глупости. Угробили ее вы — тыловые крысы. Это вы принимали абсурдные решения. Это вы посылали людей на убой, корчили из себя стратегов. Кровь и гибель дивизии на вашей совести. Это нетрудно доказать: сохранились архивы и есть живые люди…

— Ладно, ладно. Не горячись. В архивах никто копаться не будет и у жлобинцев что да как — не спросят. Понимать надо, Дмитрий Петрович… А насчет тыловой крысы ты зря. Ну, какой же я тыловик? Ты ж знаешь, что Девятая армия в тылу не была ни одного дня. И отдыхала и пополнялась на передовой.

— Знаю. Рассказывали, как ты на Дону по тылам шастал, со стариками да бабами воевал.

— Ни хрена себе бабы! — всерьез обиделся Малкин. — Верхнедонцов пятнадцать тысяч сабель, да четвертый Сердобский перешел к ним, да конница генерала Секретева хлынула в прорыв…

— Так то когда было! — воскликнул Жлоба.

— Ладно! — оборвал его Малкин. — Ты мне зубы не заговаривай. Арестовали тебя — значит, есть основания. Поэтому предлагаю честно, без утайки рассказать все о своей контрреволюционной деятельности, начиная… ну, скажем, с тысяча девятьсот двадцать восьмого года. Тогда, занимаясь дружком твоим — Демусом, мы располагали материалами, которых вполне хватало для привлечения к суду обоих. По ряду причин тебя вывели из дела. Вот он вывел, Сербинов. Помнишь?

— Помню, как пытались поймать меня на липе. Ума не хватило.

— Лжешь! Вина твоя была доказана. А вывели из дела по требованию Евдокимова и Курского, — не сдержался Сербинов. — Это они решили, что не способен ты рубить сук, на котором сидишь. Умным считали. Порядочным.

— Вот тогда вы поступили по справедливости.

— Если честно, — покривил душой Малкин, — не знали, как отреагирует товарищ Сталин. А сейчас ты арестован по его прямому указанию. Ты ж ему жаловался? Просил разобраться? Он рекомендовал нам начать с тебя.

— Это ложь! Сталин не мог дать такое указание. Это козни Ежова, может, Клима, или Семена, не знаю еще чьи…

— Какие там козни! Какие козни, если тебе ставят в вину создание контрреволюционной повстанческой организации и подготовку вооруженного восстания.

— Ставят. Но пока не поставили. И ты не поставишь, потому, что нет оснований.

— Наивный ты человек, Жлоба. Или притворяешься таким. Ну кто бы стал возиться с тобой без оснований? Мне что? Делать больше нечего? Вот смотри: у меня в руках протокол номер семь заседания Оргбюро ЦК ВКП(б) по Краснодарскому краю от двадцатого октября тридцать седьмого года. Вопрос стоял о Романове, который в ту пору исполнял обязанности крайуполномоченного Комитета заготовок СНК. Ты ведь его знал?

— Разумеется. По работе были связаны тесно.

— Не только по работе, но и по вражеской деятельности тоже. И не только с ним. Мельникова с Поповым еще не забыл?

— Руководители Краснодарского отделения «Заготзерно»?

— Руководители крупной контрреволюционной диверсионной группы и твои с Романовым друзья.

— Не пойму, к чему ты клонишь…

— Я? Да я тут совсем ни при чем. В протоколе записано. Вот послушай, так уж и быть, для пользы дела зачитаю несколько абзацев: «Проверкой установлено, что Романов, работая ряд лет вместе с лютыми врагами народа Рывкиным, Буровым, Ивницким, не, только ни в чем не помог парторганизации в разоблачении их вражеской работы и ликвидации последствий вредительства, но и сам, тесно связанный с разоблаченными врагами Мельниковым и Поповым, проглядел вражескую работу крупной контрреволюционной диверсионной группы во главе с Мельниковым и Поповым в Краснодарском отделении «Заготзерно». Пользуясь бесконтрольностью, потерей политической бдительности Романова, связав его совместными пьянками и домашним знакомством, враги Мельников и Попов осуществляли вредительство, производя смешивание сортов зерна и заражая его клещом. Зная о связи Попова с врагом партии и народа Жлобой и то, что Жлоба за несколько дней до ареста поручался за Попова для вступления в партию, Романов скрыл это обстоятельство от крайкома и не помог крайкому раньше разоблачить Попова».