Коридоры кончаются стенкой

— Ты, Безруков, сделай все, чтобы парень отвлекся и начисто забыл о Пушкове. К допросам с мордобоем приобщайте постепенно, щадите его самолюбие. Увидит эффективность таких допросов — смирится и, поверь мне, сам станет бить. И не забывайте о компромате. Подсуньте ему бабенку погрязнее, пусть сведет его с сомнительной компанией. В общем перевоспитывайте, а что делать с ним дальше — подумаем.

51

Одерихин знал не понаслышке, каким образом отдельные сотрудники НКВД добиваются «крупных успехов в деле разоблачения агентов контрреволюции». Для таких многодневные «стойки», конвейерные допросы, побои и даже пытки — не проблема. Применяй и властвуй, и получай охапки поздравлений. Такие всегда под рукой у начальства, они всегда в ходу, в них нуждаются. И награждают. И двигают по служебной лестнице все вверх, вверх, все выше и выше. И вот уже они окружают себя подобными себе и тоже двигают, и тоже награждают. Одерихина двигали только по горизонтали, потому что в нем не нуждались. От него избавлялись, потому, что он не был угодником и знал цену человеческой жизни. Он не был бездельником, но он был честным, а значит, опасным и потому ненужным. В Новороссийск на должность оперативного уполномоченного портового отделения УГБ НКВД его перевели из Сочи, где он пришелся не ко двору. В новой должности, он с ходу вступил в противоборство по делу Пушкова, бывшего краснофлотца, бывшего члена ВКП (б), выброшенного из партии в ходе массовой чистки, но преданного социалистической идее и своему боевому прошлому. Схватка оказалась неравной, его крик о беззаконии глушили в пределах порта и он уже подумывал самовольно выехать в Краснодар, но в намеченный для отъезда день в Новороссийске появился сотрудник УНКВД Бухаленко, и Одерихин вручил ему под роспись рапорта на имя Малкина и Сербинова, надеясь, что уж при их-то вмешательстве справедливость обязательно восторжествует. Прошли томительные две недели и лед тронулся. Из УНКВД поступил Приказ об освобождении Кузнецова — виновника конфликта — от должности ВРИД начальника портового отделения и назначении вместо него оперуполномоченного Мандычева. Приказ был объявлен личному составу утром, а вечером Мандычев пригласил Одерихина к себе и, хитровато щурясь, сообщил, что руководством УНКВД принято решение командировать его на два месяца в Краснодар на стажировку как одного из перспективных сотрудников.

— Явишься непосредственно к Сербинову, — предупредил Мандычев, — но прежде зайдешь к Безрукову. Он тебя ждет завтра во второй половине дня.

— Ты разговаривал с кем?

— С Безруковым.

— Как он настроен ко мне?

— По-моему, нормально. Но не обманись. После твоих рапортов Малкину и Сербинову вряд ли он будет пылать к тебе любовью. Словом, будь осторожен, лишнего не болтай, больше слушай — это мой дружеский совет.

— Что это ты, начальник, расщедрился?

— На всякий случай. Пути начальства неисповедимы: назначат тебя после стажировки начальником отделения, и я стану твоим подчиненным. Авось вспомнишь и отблагодаришь за добрый совет.

— Ка-акой предусмотрительный, — рассмеялся Одерихин. — Нет, брат. Я ведь тоже кое в чем разбираюсь. Хочешь, расскажу, как будет?

— Интересно.

— Пройду стажировку и меня двинут по горизонтали за пределы края. Могут даже с небольшим повышением. Второй вариант: попробуют поставить на колени. Не смирюсь — спровоцируют аморалку, исключат из партии, выгонят из органов, потом пропустят по первой категории.

— И все?

— И все.

— Мрачная перспектива. Ладно! Поживем — увидим. Главное — держи хвост трубой. Понял? Ни пуха!

— К черту!

В Управление Одерихин прибыл в конце рабочего дня. Безруков принял сразу.

— Как доехал?

— Спасибо, без приключений.

— Я предложил, и с моим мнением согласились, дать тебе возможность маленько подковаться. Человек ты по натуре пытливый, в работе доходишь до самой сути, но в политике партии разбираешься слабо, хотя коммунист со стажем. Сидит в тебе этот «нарследовательский дух», никак не можешь понять, что время изменилось, враги меняют тактику и мы тоже не вправе жить старым багажом.

— Если вы о Пушкове — так он не враг и применять к нему новую тактику не следовало.

— Нет, я не о Пушкове; С ним разберется суд. Я говорю вообще. Говорю, что мы не должны плестись в хвосте событий. За время стажировки ты многое поймешь, а с понимающим человеком легче решать оперативные вопросы любой сложности. Кстати, Малкину ты зря написал. Для решения поднятого тобой вопроса вполне хватило бы моей власти.

— К вам трудно пробиться. А два моих предыдущих рапорта были написаны на ваше имя.

— Кузнецов задержал их, за что и поплатился. Я освободил его от должности. Пойдешь к Сербинову — не задирайся. Считай, что с Пушковым и Кузнецовым разобрались. Мандычев временно исполняет должность. Проявишь интерес к работе, понравишься руководству — вернешься в Новороссийск начальником отделения.

— А не понравлюсь?

— Старайся понравиться. Это в твоих интересах. Будешь дурить — пропустим через массовку.

— Это как?

— Это просто.

— Понятно. Значит, с сегодняшнего дня я у себя в заложниках?

— Мы все у себя в заложниках, но ты, кроме того… — Безруков осекся и замолчал. — Ладно. Договорим на досуге. Иди к Скуэну, помоги разобраться с Туапсинским делом. Изучи. Соображения доложишь. Кстати, ты с гостиницей определился?

— Не успел.

— Тогда иди, устраивайся, а к Скуэну — завтра с утра.

— А к Сербинову?

— Сейчас Сербинов занят. Завтра доложишься.

— Хорошо. Я могу идти?

— Иди. В отношении гостиницы переговори с дежурным по Управлению. Он устроит. Не понравится в гостинице — поселю в общежитии с практикантами из пограншколы.

— Так, может, сразу в общежитие? Мне это больше подходит.

— Иди к коменданту. Я ему позвоню.

52

Первая сессия Верховного Совета СССР. Малкин сидит в глубине зала в окружении кубанских депутатов, смотрит на суетливую, млеющую от восторга и робеющую от самоуничижения разномастную и разношерстную публику, именуемую отныне Верховным Советом, слушает пылкие речи ораторов, озвучивающих выверенные на разных уровнях и отшлифованные тексты, от которых кроме славословия вождям и проклятий вездесущим врагам ничего не осталось, и все более утверждается в мысли, что происходящее в этом зале — умело срежиссированный спектакль, в котором его место на задворках постоянно действующей массовой сцены. И роль его незавидная: выражать восторг, все одобрять, оглохнуть от оваций и дружно голосовать. Думать не надо — все продумано, взвешено, решено.

В такой обстановке было «избрано» руководство палат и сформированы постоянно действующие комиссии, а затем, под бурные, долго не смолкающие аплодисменты избран Председатель Верховного Совета СССР. Им стал Михаил Иванович Калинин — маленький благообразный мужичок с козлиной бородкой и мокрыми глазами. К этому человеку Малкин всегда относился с уважением, но избрание его на столь высокий пост в государстве встретил с разочарованием.

После сессии Малкин посетил Лубянку. Встретившись с Дагиным, напомнил ему о неисполненном пока обещании перевести Кабаева в Сочи.

— А ты с Фриновским о нем говорил? — поинтересовался Дагин.

— Не успел.

— Чего ж ты хочешь от меня?

— Хочу, Израиль Яковлевич, чтобы вы помогли мне укрепить ответственный участок работы надежными кадрами.

— Ты рапорт написал?

— Нет.

— А мы как договорились? Ты пишешь рапорт, я его проталкиваю. Так?

— Так. Я сейчас напишу.

— Пиши, — Дагин подвинул Малкину лист бумаги. — Ты на чье имя пишешь? — спросил он, когда Малкин оформил «шапку» рапорта.

— Фриновского.

— Неправильно. Пиши на Ежова. А рассмотрит его и примет решение Михаил Петрович. Так положено.

— Да мне-то, собственно, все равно.

Не торопясь, почти под диктовку Дагина, Малкин написал рапорт.