Держава (том первый)

Затем сам проводил внешний осмотр.

— Дубасов, — подзывал командира отделения.

Тот срывался с правого фланга взвода, подбегал к ротному и вытягивался.

— Хоть вы и дежурный по роте, но за отделением тоже смотреть следует. Обратите внимание на юнкера Дроздовского. Забыл, наверное, когда сапоги в последний раз чистил. Дневальство вне очереди, господин юнкер.

Полы, после принятия присяги, драить не заставляли.

— А у Рубанова крючок оторван! На следующую субботу без отпуска. Следите за другом.

Дойдя до левого фланга, с удовольствием окинул взором юнкеров, стараясь как можно строже глядеть из–под пенсне, и миролюбиво произнёс:

— Взводный Зерендорф, ведите роту на завтрак.

Ошеломлённый своим значением, Зерендорф командовал:

— Р–тора–а! — с шиком растянул последнее «а». — На пр–р–аво! Шаго–о–м арш! — выстрелил последнее слово, и с наслаждением наблюдал, как чуть качнулись стриженые головы, и рота чётко повернулась на право.

Звучно стуча ногами, стали выходить из помещения.

По быстрому поев и попив чаю с французской булкой, к восьми часам спешили на лекции.

В отличие от гимназии слушали внимательно.

Перед обедом, когда уже уставали сидеть, приходил полковник Дурново и писал на доске формулы. Юнкера переписывали их в тетради, по возможности, стараясь понять и запомнить.

В столовой, у накрытых столов, хором пели молитву и обедали. В конце обеда появлялся начальник училища, здоровался с батальоном, и довольный, выслушивал дружный ответ:

— Здравия желаем, ваше превосходительство.

После обеда и небольшого отдыха, сквозь дрёму, слушали об устройстве орудия: затворах, трубах, муфтах, винтах и прорыве газов.

В половине второго возвращались в казарму, снимали маленькие сапоги и одевали высокие.

— Быстрее, быстрее, хватит спать, — подгонял Дубасов юнкеров, наблюдая, как они напяливают бескозырки, опоясываются ремнями с жёлтыми подсумками и бегут разбирать винтовки.

Затем в одних мундирах выходят на плац, покрытый тонким слоем снега, и по команде капитана Кускова: «Ро–о–ота-а, бего–о–м марш!» — бегут по снегу, выдыхая изо рта пар.

Винтовки хлопают по спине и мешают бежать.

Холодно! Неуютно! Скользко!

— Ать–два, ать–два, — подбадривает их капитан.

Постепенно винтовки будто срастаются со спиной, мороз куда–то уходит, бег становится лёгким, пружинистым и свободным. Кажется, ноги сами несут тебя навстречу ветру и небольшому снегу.

— Шаго–о–м марш! — командует капитан.

Резко чеканят шаг юнкера, но ротному не нравится.

Приглаживая усы, он идёт сбоку, не вынимая левую руку из кармана шинели:

— Но–о–ги нет! Не слышу! Резче! Резче! Отбить шаг! Ать–два, ать–два! Прямее ногу!

Наконец стал довольным и отдал команду: «Вольно-о! Р-разойтись!»

Повеселевшие, с мокрыми от пота спинами, толкаясь и гремя винтовками, юнкера лавиной помчались к подъезду, чтоб скорее попасть в тепло родной казармы.

Капитан Кусков, шагая сзади, улыбнулся, заметив, как Дубасов пытается навести элементарный порядок.

«Дети ещё!» — ласково глядел на юнкеров.

А те, радуясь, что занятия на холоде закончились, грели руки и протирали запотевшие в тепле винтовки.

Перекурив и отдохнув, строились на «ружейные приёмы», по сложности, даже рядом не стоявшие с шагистикой. Всего и делов–то, вытянись во фрунт с оружием «на плечо», и слушай замечания капитана Кускова.

Не занятия — а блаженство, наподобие сна.

— Юнкер Дроздовский, разверните приклад, возьмите больше в плечо. Глядите, как Рубанов держит. А вы, Пантюхов, — обращался к невысокому, стройному юноше Кусков, — чего ухо о винтовку расплющили… Ухо, говорю, поднимите и плечо не заваливайте…

«Я его и не ронял, — мысленно подбадривал себя юнкер, — и плечи держу ровно», — тем не менее, беспрекословно выполнял команды ротного.

— Коли надумали военным стать, так любите винтовку, — махнул барабанщику, и тот, радуясь своей должности, стал монотонно отбивать редкий шаг, под который юнкера, цепочкой друг за другом, медленно проходили длинный коридор с винтовкой на плече, а рядом безотлучно шёл капитан и исправлял недостатки. — Твёрже ногу, Рубанов. На весь след, не подсекайте, проносите плавно…

«Сейчас бы небольшой конец света не повредил», — размечтался Аким, ставя твёрже ногу.

— Когда нога сзади, носок кверху, — не унимался капитан, — вы слышите меня, Рубанов, кверху носок. Молодец!

Так день за днём оттачивалась выправка и дисциплинировалась воля.

КОВАЛАСЬ РУССКАЯ ПЕХОТА!

До пяти вечера был перерыв, и желающие попить чаю со сладкими пирожками или булками, шли на первый этаж в чайную

Здесь, за маленькими столиками, собирались представители всех рот, и делились впечатлениями от занятий, рассказывали анекдоты, ну и, конечно, велись беседы о дамах.

Затем зубрили пройденный материал, и в шесть вечера шли в класс на так называемые «репетиции», где каждый отвечал преподавателю по предмету.

Затем — ужин, вечерняя поверка, молитва и до пол–одиннадцатого отдых. В одиннадцать вечера отбой, и до семи утра сон.

Утром всё начиналось сначала…

В увольнение отпускали по праздникам, по средам и субботам.

Одну субботу Аким пропустил из–за оторванного крючка, но в последнюю субботу октября всё же удостоился чести сходить в увольнение.

Но теперь это стало делом не простым.

Единственный раз после присяги, начальство сквозь пальцы глядело на форму одежды первокурсников.

Дежуривший по училищу офицер отпускал в два, четыре и шесть часов. К двум часам дня, на площадке перед дежурной комнатой, собралась группа юнкеров со всего батальона.

Обычно, как начинали бить часы, из дежурной комнаты раздавался голос офицера: «Являться!»

Но не сегодня.

Благодаря наплыву неопытных «козерогов», училищное начальство приказало дневальным вытащить стол на площадку, и чуть не весь состав строевых офицеров, тревожил нежные юнкерские сердца суровым отцовским взором.

Молодцеватых старшекурсников отпустили сразу и занялись молодым составом.

Батальонный командир строго оглядел волнующуюся «козерожью» шеренгу, и почему–то вздохнул, словно перед ним стояли не бравые вояки, а доприсяжные маменькины сынки.

По понятиям юнкеров, всё, что застёгивалось, было застёгнуто. Всё, что могло блестеть — сияло. Герб на шапке — перешли на зимнюю форму одежды — аж светился. Бляха на кожаном ремне просто лучилась. Пуговицы, начищенные толчёным кирпичом до золотого сияния, ослепляли своим блеском. О сапогах и говорить нечего… Чёрные зеркала.

Куда уж лучше–то?

— По очереди являться! — приказал дежурный по училищу, командир 1-ой царёвой роты.

Первым в шеренге стоял юнкер Александр Колчинский.

Остановившись в двух шагах от стола, он начал рапортовать полковнику, тот кивнул на дежурного офицера.

Растерявшийся юнкер, резко, как учили, выбросив правую руку в сторону параллельно полу, лихо согнул её в локте, приложив ладонь к виску и одновременно щёлкнув каблуками красавцев–сапог, отчётливо произнёс, делая бодрый вид и грызя глазами начальство:

— Господин капитан, позвольте билет юнкеру третьей роты Колчинскому, уволенному в город до поздних часов.

Оглядев юнкера с ног до головы и обратно, ротный произнёс:

— К зеркалу.

Это означало, что внимательный и опытный глаз капитана заметил неисправность в одежде и явку следует начать сначала.

Повертевшись перед зеркалом, и чего–то поправив, Колчинский встал в хвост очереди.

— Следующему являться, — приказал капитан.

С замиранием сердца, в двух шагах от стола, остановился Пантюхов.

Этому даже не дали доложить.

— Прибудете в следующую явку, — произнёс командир батальона. — И научитесь верхний крючок на шинели застёгивать.

Теперь бедному Пантюхову весь процесс следовало начинать через два часа.

Третьим к столу подошёл Дроздовский.