Держава (том первый)
Держава (том первый) читать книгу онлайн
Роман «Держава» повествует об историческом периоде развития России со времени восшествия на престол Николая Второго осенью 1894 года и до 1905 года. В книге проходит ряд как реальных деятелей эпохи так и вымышленных героев. Показана жизнь дворянской семьи Рубановых, и в частности младшей её ветви — двух братьев: Акима и Глеба. Их учёба в гимназии и военном училище. Война и любовь. Рядом со старшим из братьев, Акимом, переплетаются две женские судьбы: Натали и Ольги. Но в жизни почему–то получается, что любим одну, а остаёмся с другой. В боях русско–японской войны, они — сёстры милосердия, и когда поручика Рубанова ранило, одна из девушек ухаживала за ним и поставила на ноги… И он выбирает её…
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
И снова: «та–та–та», — выбивал барабан. Снова утренняя брань юнкеров, ледяная вода и простой завтрак, и физподготовка, и уставы, хождение строем на плацу под ненавистный уже барабан. Затем индивидуальная подготовка.
Занимались шагом, так, что бы ступня ноги, идя всё время параллельно земле, выносилась на аршин вперёд. И так не то, что до седьмого, до семнадцатого пота.
Через неделю вставать стало как–то легче, и вода уже не казалась такой ледяной, и канат, по которому обезьянами лазили на физподготовке, не таким длинным, а уставы не такими заумными.
Юнкера стали чаще шутить и улыбаться. Как–то в воскресенье, развеселив Акима и всю роту, в казарме появился скелет — точная копия гимназического, только этот был в лихо заломленной бескозырке, с папиросой в зубах и в форме павлона.
В костлявой руке он держал плакат «Мама, я павлон–отличник».
И хотя в военных училищах была не 5-ти, а 12-ти бальная шкала успеваемости, кадеты и гимназисты младшего курса по привычке называли себя отличниками или двоечниками.
— Привычка — вторая натура, — сделал вывод Гороховодатсковский.
— Намного солиднее, чем свечу втыкать в мослы, — похвалил костлявую немощь Дубасов.
— Господа, меня именуют Николай Малюшин. Кто желает запечатлеться на память — гоните трёшницу и сфотографирую, — предлагал суетившийся возле костлявого отличника, весьма упитанный юнкер старшего курса.
Он широко улыбался и показывал стоявший на треноге фотографический аппарат.
— Какие щёки накачал, — толкнул Дубасова Аким. — Да не скелет, а его друг.
От желающих сняться для истории с мосластым красавцем не было отбоя.
Сфотографировался и Рубанов, обратившись потом к Малюшину:
— Господин юнкер, а можно с вами за трёшницу щёлкнуться? Только плакатик нужен другого содержания, например: «Я и павлон–двоечник».
— Это чтобы за отметки дома не ругали? — сообразил фотограф. — Да ради Бога.
Через десяток минут Аким запечатлелся для родителей, обнимая одной рукой упитанного двоечника, а другой — костлявого отличника.
Потрясённая рота вновь стала сниматься.
Фотографом на этот раз был Дубасов.
За идею Рубанов получил четыре снимка бесплатно, а Дубасов и вовсе заработал тридцатник.
В октябре, в торжественной обстановке, в училище проходила военная присяга.
Как и всякому славному делу на Руси, ей предшествовала большая церковная служба.
День был хоть прохладный, но солнечный, поэтому служба проходила на плацу.
Перед строем юнкеров установили аналой со Святым Евангелием и Крестом.
Юнкеров окружало ещё одно каре — родителей и родственников. Чета Рубановых стояла на почётном месте.
В торжественной тишине, старательно печатая шаг, к середине каре юнкеров вышел начальник училища в сопровождении командира батальона и поприветствовал их. После дружного ответа, волнуясь не меньше юнкеров младшего курса, генерал–майор Шатилов отдал команду:
— Р-равнение на знамя!
Оркестр грянул марш «Под двуглавым орлом», и у Акима восторженно заколотилось сердце, когда знаменщик, чеканя шаг, торжественно прошёл перед замершим строем и встал у аналоя, держа штандарт с золотым орлом на вершине древка.
— На молитву! Шапки долой! — скомандовал на этот раз полковник Кареев и священник, тоже волнуясь, произнёс:
— Повторяйте за мной слова военной присяги: «Обязуюсь и клянусь Всемогущим Богом перед Святым Его Евангелием защищать Веру, Царя и Отечество до последней капли крови…».
Аким повторял слова клятвы, но глядел не на священника, а на стоящего неподалёку отца, тоже шептавшего слова давно им принятой присяги.
И столько света было в его взгляде, что у Акима, отчего–то, навернулись на глаза слёзы.
Затем адъютант училища громко зачитывал военные законы, карающие за нарушение присяги и награждающие за храбрость.
Хотя Аким всё это прочёл заранее, сердце его трепетало от гордости — он становился защитником России.
А когда, в порядке очереди, подошёл к аналою, и приложился пересохшими губами к Кресту, Евангелию и, встав на колено, поцеловал краешек знамени, глаза вновь налились слезами и он понял, что судьба его навеки связана с Отечеством и армией.
«Не станет армии, пропадёт и Россия», — подумал он.
Ирина Аркадьевна тоже промокала платочком глаза, осознав, что сын больше ей не принадлежит безраздельно, и у него начинается своя, взрослая жизнь.
Максим Акимович постыдился достать платок и украдкой вытирал глаза ладонью. Этой минуты он ждал всю жизнь, иногда надеясь только на чудо. И оно произошло.
«Старший сын, придёт время, заменит отца и подхватит знамя защиты Отечества из его ослабших рук. Россия бессмертна, пока Рубановы оберегают её», — не стыдясь уже своих слёз, думал генерал.
После присяги и торжественного обеда, юнкеров на целые сутки отпустили по домам — кто жил в Петербурге. Иногородним дали увольнительные до вечера.
Аким получил первую в своей жизни увольнительную, и, взяв в каптёрке парадку, чтоб ушить, в повседневной форме отправился домой.
— Ой, похудел–то как, бедный, — всплеснула руками Ирина Аркадьевна, — а где твои прекрасные локоны? — с ужасом глядела на стриженую голову.
— Зато, мам, по канату могу залезть хоть на крышу дома.
— Слава Тебе, Господи! Научился, — с иронией глянула на сына. — Я всю жизнь об этом мечтала.
— Ладно язвить–то, — обнял Акима отец. — Зато мышцы крепкие стали. Смир–р–но! — вдруг рявкнул он, отметив для себя, что сын сразу вытянулся во фрунт. — На пользу пошла наука, — протянул ему 48 рублей. — Сгодятся в хозяйстве. Скоро и Глеб подойдёт. Форма, однако, сидит на тебе безобразно. Совсем не пригнана. Но ничего. К утру с иголочки одет будешь, — велел не мадемуазель, а мадам Камилле срочно звонить знакомому портному.
— А вот и фотографии, — развеселил отца и расстроил мать Рубанов–средний. — Так что на отлично учиться не обещаю.
Вволю наевшись, под руководством Антипа, разбирал и собирал винтовку, которую, по приказу генерала, денщик держал дома — вдруг опять воры полезут.
Максим Акимович не мог нарадоваться на сына.
Зато Ирина Аркадьевна была в шоке, глядя на то, как надежда и опора становится солдафоном.
«Ладно, Глеб. На него я давно махнула рукой, но Аким…»
После принятия присяги, на должности отделенных и взводных командиров, капитан Кусков выдвинул своих юнкеров.
Фельдфебелем роты стал, получивший третью лычку, Гороховодатсковский.
Начальник училища, приказом, утвердил его выбор.
Тощий Гришка Зерендорф получил две унтер–офицерские лычки и должность командира взвода, а Витька Дубасов, неожиданно для себя, стал командиром отделения и младшим унтер–офицером.
— Ученье и труд всё перетрут, — снисходительно похлопал он по плечу Акима. — Эх–ма! Оказывается, нет ничего лучше армейской службы.
Теперь на железной каретке дубасовской койки висела не какая–то там красная табличка, а солидная, позолоченная, с крупными красными буквами, извещавшими простых смертных юнкеров, что здесь спит младший унтер–офицер Дубасов.
Просыпаясь, он дышал на неё, и полировал рукавом.
После присяги, кроме маршировки и физподготовки, начались лекции, и исчез «ЦУК».
День пролетал как миг.
Взводу легче не стало, что руководили свои юнкера. Дубасов по утрам строго проводил осмотр мундиров, сапог и внешнего вида, придравшись однажды, по поводу оторванной пуговицы, даже к Акиму.
— Дружба–дружбой, а служба–службой, — оправдался потом перед ним.
С огромным упоением он дежурил по роте, и докладывал капитану:
— Ваше благородие, в 3‑ей роте юнкеров 103, в лазарете 5, налицо 98. Всё обстоит благополучно.
Капитан шёл вдоль строя, останавливался по центру роты и здоровался с подразделением:
— Здравия желаю, господа юнкера! — и добродушно слушал чёткий ответ.