Держава (том первый)

— Да утро уже! — со вздохом спустил ноги с постели Дубасов.

— Как утро? — разглядывал ошалелых спросонья юнкеров Аким.

Отовсюду поднимались с постелей белые фигуры, и громко крыли барабанщика, дневальных и тихонько — портупей юнкера. Присутствующего на подъёме фельдфебеля материли мысленно.

— Какие на вас шикарные кальсоны, господин козерожий юнкер, — похвалил рубановский наряд Дубасов, с трудом удерживая улыбку и разглядывая вытянутые на коленях Акима белые штаны. — Кавалергард, да и только.

— На себя–то поглядите, господин будущий полковник. Пока ворочались, о девицах думая, пуговицу на белоснежных бальных штанах оторвали, — не остался в долгу Аким, — где иголку с ниткой возьмёте?

Дубасов сразу сник.

— Я о тесаке думал, — буркнул он, направляясь со своей бедой к взводному.

Постепенно казарма наполнялась шумом и движением. Вялые юнкера, недовольно ворча, тащились в умывальную комнату, расположенную рядом со спальным помещением, где с одной стороны находились медные умывальники, а с другой, у стены, в деревянных стеллажах стояли винтовки.

Рядом с оружием, за небольшим столиком с тускло горевшей лампой под розовым фарфоровым колпаком, сидел на табурете дежурный по роте — юнкер старшего курса, и осоловелыми глазами смотрел на раздетых по пояс подведомственных козерогов, плескавших друг на друга воду из краников, и вопивших при этом дикими голосами, видимо, чтоб отогнать сон от козерогого папаши.

Подошедший Гришка Зерендорф смело подставил свой тощий торс под струю воды, и тут же завизжал тонким, поросячьим, а, по мнению окончательно разбуженного дежурного, козерожьим визгом, заглушив остальные паровозные гудки и приманив потрясённого фельдфебеля.

— Что вы тут орёте как бешеные зайцы? Смотрите у меня!

Узнавший у взводного, где взять швейный инструмент, Дубасов уставился на главнокомандующего, придерживая руками кальсоны.

— Чего уставился? — вперил в него грозный взгляд главный воинский начальник.

— Сами сказали: «Смотрите у меня…»

— За глупый солдатский юмор два наряда не в очередь, — для доходчивости поднял два пальца фельдфебель. — Горохово–даско–доска… да что ты будешь делать… Взводный! — сиреной взвыл Соколов, в десятки раз перекрыв недавний визг Гришки Зерендорфа. — Этого, так называемого юнкера, а при внимательном взгляде — натурального козерога, запряжёшь на пару ночей полы в коридоре драить…

— Господин фельдфебель, у него и так горе — пуговица на кальсонах оторвалась, — вступился за друга Рубанов.

— И этого муфлона, тьфу, козерога, тоже, — указал на заступника Соколов. — По три часа после отбоя.

— Вот и исполняй после этого команды, — под смех товарищей развёл руками Дубасов, с трудом успев поймать сползающие кальсоны.

— Нам дали понять, что детство кончилось, и здесь не гимназия, а военное училище, — стал умываться Аким.

Затем, вслед за другими юнкерами прошёл в комнату для чистки, где лежали на скамейках щётки и помазки, а в углу стояло ведро с сапожной смазкой, около которого, поставив ногу на невысокую скамейку, старательно начищал голенища сапог фельдфебель.

Здесь же, унылый Дубасов, примостившись на табурете под неярко горевшей лампой, высунув от усердия кончик языка, мучался с пуговицей, истыкав пальцы иголкой.

— Учитесь, молодёжь, — взяв «гербовку», стал начищать пуговицы мундира удовлетворённый мучениями козерога, фельдфебель. Следом он отполировал бляху. — Луч света в тёмном царстве, — похвалил свою работу. — А у вас что? Сплошное тёмное царство, — опозорил юнкеров. — Господа! Быстрее приводите себя в порядок, и строиться, — нахмурился при слове «господа» и вышел из бытовки.

Не успел Аким одеться, как подбежавший к окну Гороховодатсковский скомандовал:

— Второй взвод, строиться-я.

Первый взвод, опередив второй, уже равнял свои ряды.

Тщательно побритый и наодеколоненный фельдфебель важно прошёлся перед линией юнкеров, и вдруг заорав: «Смирно!» помчался рапортовать ротному:

— Господин капитан, рота на утреннюю поверку построена, — с шиком козырнул начальнику.

— Здравствуйте Соколов, — за руку поздоровался с ним командир. — Здравия желаю господа юнкера, — поприветствовал роту и горестно помотал головой от их ответа. — Позанимайтесь с подразделением, — велел фельдфебелю и отошёл к окну.

Через десяток минут рота ответила на приветствие командира более–менее сносно.

Начался осмотр внешнего вида: мундиров, сапог, пуговиц, ремней и тщательности бритья.

Строго разглядывая юнкеров, ротный шёл вдоль строя, сопровождаемый фельдфебелем, и почти у каждого находил какой–либо недостаток.

— Внимательнее надо смотреть за подчинёнными, — сделал замечание Соколову. — Отставить! — поднял правую руку, прервав его оправдания. — Сегодня наказывать не будем. После молитвы ведите роту в столовую.

Позавтракав, сидя в классе, боролись со сном, попутно изучая устав. Делая ошибки, записывали в тетради, к кому как обращаться и что отвечать.

Затем, чтоб отогнать сон, учились отдавать честь. Гороховодатсковский расставил юнкеров в коридоре, подальше друг от друга после того, как Дубасов, щёлкнув каблуками, резко выбросил правую руку в сторону, и сбил с ног стоявшего рядом Пантюхова. Тот, взбрыкнув ногами, под хохот взвода, грохнулся на пол, сразу победив сон и назубок запомнив, к кому как обращаться.

— Да-а! — покачал стриженой головой портупей–юнкер. — Оказывается, нет воина опаснее бывшего гимназёра.

— Раньше его звали Головорез, — подтвердил Рубанов, скромно умолчав о втором прозвище.

Перекурив и обсудив происшествие, юнкера разобрали винтовки, а фельдфебель в особый журнал переписал их номера и в графе напротив — фамилию владельца.

Потом, после обеда и двухчасового отдыха — уставы, физподготовка, чтоб одолеть послеобеденный сон, и перед ужином, для поднятия аппетита, Соколов, с огромным вдохновением провёл строевые занятия на плацу, пообещав с завтрашнего дня перейти к индивидуальной строевой подготовке.

— Будем оттачивать выправку, господа, — обнадёжил уставших юнкеров.

— Военное училище, господин юнкер Дубасов, оказывается, очень умственное и полезное для юношества заведение, — работая после отбоя шваброй, разглагольствовал Аким.

— Я тоже так думаю, господин юнкер Рубанов. Особенно развивает руки, — поддержал друга Дубасов, отжимая тряпку не в ведро, а себе на колени.

— Р–р–азговорчики, — от скуки прикрикнул на них парикмахер, который был сегодня дежурным по роте, но увидев разъярённое лицо отшвырнувшего тряпку Дубасова, почёл за благо смотаться подальше. — Через час приду, проверю, — чтоб не терять марку старшекурсника, крикнул им на прощание.

— Господин шкурный по роте, тьфу, дежурный по роте, уборку корридора закончили, — приложив два пальца к виску, доложил цирюльнику обстановку Рубанов.

Дубасов молча сопел, с ненавистью глядя то на швабру, то на козерогого папашу.

Отойдя от него, на всякий случай, подальше, дежурный стал вразумлять Акима, который, якобы, оговорился при докладе:

— Во–первых, к пустой голове руку не прикладывают, — загнул один палец, — во–вторых, сказано отработать три часа, — мстительно оглядел козерогов.

— Сказано коридор с лестницей помыть и мы помыли, — возразил Рубанов.

— Ещё спорить будешь с трынчиком, — расхорохорился ротный брадобрей, — плохо помыли, давайте по новой, — вновь исчез в оружейной, и по совместительству умывальной комнате.

Аким с тоской оглядел громадный объём работы, тяжело вздохнул, и приступил к уборке.

«Права была мама, — лёжа на койке, и считая для разнообразия длинный ряд окон, размышлял Аким. — Лучше бы я в студенты пошёл. Жил бы сейчас дома и горя не знал. Целых два года провести здесь, в этой казарме. Умываться ледяной водой. Словно слон в цирке, топать под команду ногами, да при всём этом, напускать на лицо бравый и довольный вид… Я не смогу! Нет! Не выдержу… Но как же Глеб? — заворочался на матрасе. — Ведь он же на два года младше меня, а выдерживает… Выдерживает, потому что — Рубанов. А что же я? Стыдно! Должен выдержать! Выдюжу!».. — дал себе слово и провалился в сон.