Старший брат царя. Книга 2

— Да вроде нет, отец Рафаил. С его помощью я на ноги встал, лечил меня.

— Ты-то, может, и благодарен ему, а он тебе?.. До меня дошло, будто интересуется он, где бываешь ты, какова охрана. На эту зиму с далекой заимки сюда, к казакам в Стаево, перебрался, бражничает с ними. А знаешь, зачем тут? Твою жену посмотреть хочет.

— Что тут особого? Многим любопытно на жену Кудеяра поглядеть.

— Любопытство любопытству рознь. Недоброе у него на уме, поверь моему слову. У меня тут была зазноба его...

— Спаси Бог тебя, отче. А все ж, предупреждая меня, ты, видать, тайну исповеди нарушаешь?

— О Господи! — Отец Рафаил перекрестился. — Кто из нас не виновен перед Ним?! А я хотел сделать как лучше...

Чтобы сгладить резкость, Юрша поблагодарил священника за предупреждение и перевел разговор на нужды церкви.

На обратном пути он думал о словах отца Рафаила. Это не первое напоминание о бывшем царевом палаче. Неждан, вернувшись недавно из Москвы, привез известие, что кто-то из окружения Кудеяра связан с Разбойным приказом. Он утверждал, что то Мокруша старается снять с себя царскую опалу. Юрша не очень этому поверил. И вот еще один разговор...

Следующие несколько дней Юрша с утра до вечера находился в поле с Хлыстом и его учениками. И еще раз убедился, что из многообразия атаманских забот воинская учеба приносит ему какое-то удовлетворение. Он видел, как постоянные упражнения делают ватажников ловкими, сильными и умелыми бойцами, готовыми к взаимной выручке в беде....

В этот вечер на ужин была зайчатина. Таисия сказала, что зайцев принес Лука и отдал их сторожу.

— Так оброс волосами, — продолжала она, — что не признала его, Настя подсказала. А он мимо прошел, шапку снял, поклонился. Тоже, кажется, не узнал... Неужели я так постарела и подурнела?

— Ничего ты не подурнела, а наоборот, — успокоил ее Юрша. — Ты бы спросила, почему он тебя не признал?

— Нужен-то он мне, буду с ним разговаривать! Он все сторожу помогал дрова колоть. В избу не вошел. Деду сказал, что завтра опять придет, князя, мол, ему повидать надо.

Юрша встал рано, вышел на кухню умыться. Фокей подал воды и, кивнув на дверь, пропел:— Л-луката-ам.

— Зови.

Мокруша вошел, снял лохматую шапку, истово перекрестился и, низко поклонившись, произнес здравицу князю, княгине и домочадцам. Юрша ответил сдержанно; заметил, что Мокруша, осмотрев кухню, слегка усмехнулся, потому пояснил:

— Не обессудь, что принимаю тебя на кухне. Час ранний, в светелках еще спят.

— Не к тому я... Смотрю, без доглядчиков боишься со мной разговаривать.

— Почему бы мне бояться тебя? Фокей, сходи за дровами. Ну, вот мы и одни. Садись.

— Благодарствую, постою. Дозволь спросить, Юрий Васильич, почему не веришь мне?

— Ты о чем, Лука? В чем увидел мое недоверие?

— Во многом. Зачем доглядчиков за мной ставишь? И тут, и там — на заимке? К тому же дураков набитых. Руки чешутся придушить их. В чем моя вина, скажи? Я ль тебя не жалел?

— Спору нет, жалел. Всю жизнь помнить буду. А про доглядчиков впервые слышу. Обещаю, снимут... Ты знаешь, Лука, врать я не умею. И тебе прямо скажу: поклеп на тебя, будто ты против меня злое дело готовишь...

— Откуда поклеп? — оживился Мокруша.

- Большой поклеп, из Москвы. Я не поверил... потому ты и дышишь еще. Сам понимаешь, тюрем у нас нет... Конец един у тех, кто потерял доверие. Вот так-то... Может, нуждаешься в чем? Могу помочь...

— Спаси Бог тебя за доброе слово. Ничего мне не надо. Знахарю да охотой промышляю, так что пока все есть. Пойду, пожалуй.

— Погоди. Я тебе многим обязан, так позволь подарить вот этот перстенек яхонтовый. Не бойся, не ворованный. Купил я его во Владимире у заморского гостя.

— Благодарствую, князь. За всю жизнь никто не одаривал меня, проклинали больше... Перстень возьму, хоть и не достоин я такого подарка.

Кланяясь и благодаря, Мокруша ушел, сказав на прощание, что уезжает к себе на заимку.

Юрша, хотя и сделал Луке дорогой подарок, все ж не освободился от подозрения, что у того совесть не чиста. Заметил: что-то вроде смущения охватило Мокрушу, когда он принимал подарок. И вздрогнул слегка, услыхав о доносе из Москвы. Поразмыслив, Юрша успокоил себя — все это ему померещилось.

Позднее, недели две спустя сообщили, что знахарь Лука ушел из станицы Стаево, а к себе на заимку не вернулся. Юрша подумал, уж не пристукнул ли его кто по старой или новой злобе, и не забыл помянуть в молитве.

Таисии нравилась жизнь в лесном поселении. Первое время Юрша спрашивал себя и ее: почему? Боярышня, с детства окруженная няньками да девками, теперь жила как обычная деревенская баба. Впрочем, не совсем обычная, около нее всегда были Маланья, вроде кухарки, и Настенька — подруга и помощница. Эти женщины могли бы выполнять за нее всю работу по дому, но она сама охотно бралась за всякие хозяйственные дела. Особо ей удавалась заготовка продуктов впрок — квасить, солить, коптить. Ей это знакомо было еще в тонинском дворце.

Конечно, среди лесов скучно. Люди кругом одни и те же. Зимой вьюга в избу рвется. Лес шумит над головой. Волки воют! Действительно, в боярских хоромах спокойнее, но ведь скуки и там в достатке! А здесь муж, любимый. Юрша души в ней не чает, всякое желание угадывает. Не раз намекал, что кроме Маланьи еще двух-трех баб может в помощь ей дать, но она отказалась. Вечерами садилась за пяльцы. Пояс для Юрши расшила да сумы переметные.

А он другой раз обнимет ее и загрустит — хотел он ей терем построить, да нельзя на одном месте долго жить, приходится остерегаться доглядчиков и шишей царских. И во всем этом он виноват перед Таисией — не может ей подарить спокойного да надежного очага семейного. А она примется уверять — ни в чем он не виноват, сама знала, какая жизнь у него, сама к нему пришла и готова терпеть худшее.

Успокаивает Таисия мужа любимого, а у самой на сердце две тайные горести. Первая — нет детей. Она в горе, а Юрша говорит: не плакать, радоваться надо. Их дети могут большие муки принять за грехи родителей. Или вот, как у Настеньки, — уже двое родились, но до годика не доживают, то простуда, то другие болести ломают дитяти. Конечно, правду истинную говорил он, а все равно — тоска.

И вторая горесть не легче первой. Как задумается в ночь бурную, когда Юрия рядом нет, плакать хочется. Ведь меч постоянно висит над ним, в любой момент сорваться может! О себе-то она и не помышляет... Вскочит с постели, упадет на колени и в горьких слезах умоляет Богородицу простить ей грехи великие, услыхать ее молитвы искренние, уберечь, охранить ненаглядного!

После молитвы, успокоившись слегка, заберется в постель, свернется калачиком и считает, сколько раз петухи пропели. А если и Шатун в отъезде, убежит на половину к Настеньке и прошепчется с ней до утра. А вернется Юрша, страхов как не бывало.

Дел хватает, особенно летом — полевые работы, сенокос, жатва, заготовки разные. Иной раз на пасеку к деду Сургуну отправляется. Грибов, ягод там видимо-невидимо. Только суши, запасай на зиму.

Да и зимой забот не меньше — ткать, шить, вязать, вышивать и многое другое. Но к ним не очень-то тянулась Таисия, ее больше прельщали дела и забавы мужичьи. В лес выезжала на коне, чаще на лыжах. А вот на снегоступах ходить так и не научилась — цепляются они друг за друга. Главная охота — на зайцев или кабанов. Таисия стреляла не хуже Юрши. Изредка и на медведя ходила. Охотники с топорами да с рогатинами, она же стрелу наготове держит. Однако на такой опасной потехе Юрша всегда около Таисии с пикой и саблей. Она парнем одета, в глазах охотничий задор — у иного мужика такого не увидишь.

И еще одно нравилось Таисии — присутствовать на совещаниях товарищей Кудеяра, особенно когда кто-либо возвращался из дальних поездок и рассказывал о жизни в Москве, о делах ватажных.

На этот раз в Тихом Куте во «дворце» — пятистенке Кудеяра собрались Юрша и его помощники: Шатун, Хлыст, Неждан, два местных атамана. В углу на лавочке примостились Таисия с Настей, Сургун всю компанию угощал хмельным медом.