Держава (том первый)

«Вот так подарок, — с иронией подумал Максим Акимович, — лучше бы выпить ещё предложил», — а вслух произнёс:

— Да я, вроде, не собираюсь в полиции служить, — нехотя поднялся из кресла, — но поглядеть можно…

— Пути Господни неисповедимы, любезный Максим Акимович. Вы, наверное, удивляетесь, почему это я, давно уже не товарищ министра внутренних дел, а главноуправляющий Канцелярией по принятию прошений на Высочайшее имя, до сих пор вхож в любой кабинет министерства? Думаете, по старой памяти курирую их? Чуть позже обьясню… Набережная Фонтанки, шестнадцать, — веско произнёс он, обращаясь к извозчику, когда вышли на улицу и уселись в коляску.

Ехали недолго. Коляска остановилась у главного подъезда. Стоявший на посту жандарм, выпучив глаза, благоговейно отдал им честь.

«Вышколенные кадры! Мои вахмистры так выпучивать глаза не умеют, — мысленно похвалил Рубанов жандармскую выучку, поднимаясь по роскошной лестнице с тропическими растениями по краям, в зелени которых пели канарейки. — Словно в богатом ресторане», — отметил он.

Осмотрел картинную галерею с портретами императоров, столовую в стиле семнадцатого века, почитал на мраморных досках имена невинно убиенных полицейских, поудивлялся богатству мебели в стиле ампир, и оказался в огромном зале второго этажа.

— Картотека на верноподданных, — любовно указал на стеллажи Сипягин, — или, как в старину говаривали — книга живота. Все здесь, голубчики. И не только варнаки, но и раззявы… Кто документы какие–либо терял, в газеты статейки обличительные строчил, особливо те, кто воззвания подписывал… неважно какого смысла, хоть к ломовым извозчикам, чтобы сморкаясь, зажимали ноздрю не средним пальцем, а указательным…

— Остроумно, ваше превосходительство. И на меня данные есть? — поразился основательной постановке дела Рубанов.

— А ка–а–а-кже, Максим Акимович, разлюбезный вы мой. Только на птиц высокого полёта абы кому сведения не дадут… Ну так хотите узнать о себе? — довольно засмеялся Сипягин, промокая платком лысину, и отдал распоряжение вошедшему чиновнику.

Через десяток минут поражённый Максим Акимович читал такое, о чём сам давно забыл. Начиная с проститутки, которую снял, будучи ещё юнкером и подрался из–за неё с пьяным чиновником, и заканчивая кутежами с Черевиным и Александром Третьим.

— Даже на императора данные имеются? — опешил он.

— Ну-у, не столько на императора, — закрутился Сипягин, — сколько на его окружение. А теперь пойдёмте на третий этаж. Посторонних сюда вообще не пускают, ибо здесь расположен сыск и хранятся материалы личного состава департамента и агентов.

«Вот было бы прекрасно, чтобы и ваше жизнеописание хранилось тут, на третьем этаже», — помечтал Дмитрий Сергеевич.

— Здесь так же собрана самая обширная библиотека русских и заграничных нелегальных изданий. Внимательно изучаются наши и иностранные газеты. Здесь нет мелочей или пустяков. Всё анализируется и сопоставляется, сравнивается с показаниями агентов, и проводится на основе выводов акция… Вот так, весной сего года, мы и пересажали собравшихся в Минске социалистов, — подвёл Рубанова к похожему на профессора господину с красным карандашом в руке и брошуркой на столе. — Познакомтесь, — назвал фамилию, которую Максим Акимович тут же забыл, — приват–доцент Петербургского университета. Преподаёт историю. И у нас имеет ставочку… Усерден и обладает аналитическим складом ума, — расхваливал сотрудника. — Именно он из собранных малозначительных фактов и раскрыл начинающийся заговор социалистов. Расскажите нам всё о заговорах с самого начала, — попросил приват–доцента, усаживая Рубанова в кресло и устраиваясь в соседнем.

— Извольте. В 1054 году христианский мир испытал страшное потрясение: от вселенской полноты Православной церкви отпал католический Запад, прельстившись суетой и обманчивой славой мирского величия, — отложив в сторону карандаш, сжал руки в кулаки приват–доцент истории. — Русь сохранила верность Православию, презрев политические выгоды и соблазны ради подвижнических трудов. С этого момента берёт своё начало не прекращающаяся по сию пору война против России.

— А такие как Витте, всю жизнь в католиках ходят, — буркнул Сипягин, — и вон каких высот власти достигли…

Согласно кивнув головой, историк продолжил:

— Русскому народу пришлось воевать практически всю свою историю. Уже с 1055 по 1462 год насчитывается 245 известий о нашествиях на Русь. С 1240 по 1462 почти не единого года не обходилось без войны. Ни единого, господа! — подчеркнул приват–доцент, глянув на слушателей и как гимназист, сложил перед собой руки одна на другую. — Я своим студентам внушаю — надо гордиться Россией. Ведь мужество и стойкость, проявленные русским народом в ходе этой многовековой битвы, не знают себе равных. За 400 лет, господа, территория России расширилась в 400 раз.

«Мы, Рубановы, тоже приложили к этому свою руку, — с гордостью подумал Максим Акимович, с интересом слушая историка. — Не то, что мой братец», — с уважением подумал о приват–доценте.

— …И не всех брали силой, — продолжил тот лекцию. — Молдавские господари, грузинские цари, украинские гетманы и владыки кочевых азиатских народов смиренно просили о принятии в российское подданство. Так–то вот, господа, — пригладил он волосы. — Но были, конечно, и завоевательные походы. Тогда, когда терпеть жестокость соседей не хватало сил. Только с пятнадцатого по восемнадцатое столетие, татары и турки захватили в полон и обратили в рабство около пяти миллионов русских. А сколько ещё погибло во время набегов. В одной лишь Казани, взятой русскими в 1552 году, томилось сто тысяч славянских пленников. Ещё в начале семнадцатого века на большинстве французских и венецианских военных галер гребцами были русские рабы, — в расстройстве стряхнул какую–то невидимую пылинку со стола. — В войне нас не победить! Нельзя победить народ, который всю свою историю только и делает, что воюет. Зато можно взять хитростью. Ведь известно, что сильные люди доверчивы и наивны. Началось с того, что хотели лишить Россию её религиозной самобытности и православных святынь, «растворив» их в западном католичестве. С предложением о воссоединении обращался папа Климент третий в 1080 году. В 1207 папа Иннокентий в послании к русским людям писал, что он не может «подавить в себе отеческие чувства» и «зовёт их к себе». Оставшиеся без ответа «отеческие чувства» Ватикана проявили себя в организации военного давления на западные рубежи Руси. Воспользовавшись ослабленным состоянием разорённой монголами Руси, они последовательно направляют против православной страны оружие датчан, военизированных монашеских католических орденов, шведов, немцев. Не брезговал Запад и антирусскими интригами при дворе хана Батыя. Европейские государи были как нельзя больше заинтересованы в продолжение татарских набегов на Русь. И всё же вопреки всему мы выстояли! Враги поняли, что извне нас победить нельзя. И воспользовались Первой русской смутой.

— А почему Первой? — удивился Сипягин.

— Да потому что, ваше превосходительство, согласно анализу ситуации, скоро последует Вторая.

— Ну, пока я на страже престола — не последует. А вы продолжайте. Но говорите факты, а не фантазии.

— А факты таковы, — вновь сжал кулаки приват–доцент Санкт—Петербургского университета. — За дело взялись признанные профессионалы интриг и провокаций — иезуиты, монахи католического «общества Иисуса», прекрасно понимавшие, что основа русской мощи находится в области духовной. Они знали, что пока Русь держится православия, она крепка верой. Потому отцы иезуиты дали своему воспитаннику, самозванцу Лжедмитрию, занимавшему в то время русский престол, следующие наставления: «… Самому государю заговаривать об унии [14] редко и осторожно, чтоб не от него началось дело, а пусть русские первые предложат церковные преобразования. Намекнуть чёрному духовенству о льготах, белому — о наградах, народу о свободе. Пойдут споры. Дойдёт до государя, тебя значит, назначишь Собор, а там приступим и к унии. Сторонников купим. Потом крестьяне пусть чешут затылки. А следующему поколению вырасти патриотами, мы не дадим». Слава Богу, не удалось! — перекрестился приват–доцент. — С тех пор прошло почти триста лет. И всё начинается по–новому. Наступает эра новой Смуты. Кто ей воспользуется, я не знаю, но на свет появился любопытнейший документ, — взял со стола серую книжицу и потряс ею перед слушателями. — Сей опус «Протоколы сионских мудрецов» называется. Откуда он исходит и где мозговой центр — нам не известно.