Держава (том первый)

«Стечение обстоятельств, конечно! — сомневаясь, подумал Максим Акимович. — Не пойму, чего они больше боятся? Того, что стану злейшим их врагом или что информация от меня пойдёт дальше? И кто такие эти «они?» Если, конечно, произошедший инцидент не случайность… Да что это я? Ну конечно случайность», — успокоил себя.

Дома, сердитый Антип, сжигаемый страстями ревности, небрежно принял у генерала шинель, бурча под нос, что некоторые господа не расколятся, коли горничную кликнут.

— Взяли моду, чуть что, сразу Антип, а лакейская рожа без дела шляется.

Ещё обиднее ему было то, что барыня назначила мадам Камиллу экономкой, и теперь она стояла над всеми слугами.

«Я к слугам, конечно, не отношусь, но её супруг, мажордом недоделанный, считает себя выше царского ефрейтора. Ну, время придёт, разберусь с ним, — мстительно играл желваками, — или самому из ружья ликвидироваться от несчастной любви?».

«Да-а. Всё смешалось в доме Рубановых», — со вздохом сделал почти толстовский вывод Максим Акимович.

Поздоровавшись с женой и немного пообщавшись с сыном, он удобно расположился перед камином, поставив на столик шустовский коньячок, и принялся штудировать «Протоколы», восклицая иногда в сердцах: «Во-о гады!»

Незаметно для себя уснул, пробудившись ночью от гвалта и ругани внизу.

«Разодрались с лакеем, черти», — уронив с груди книжку, поспешил узнать, что на самом деле происходит.

На первом этаже уже собиралась прислуга. Мадам Камилла, в одной ночной сорочке, обнимала и гладила по щеке бледного, трясущегося супруга. А денщик, размахивая руками, о чём–то рассказывал старичку–лакею и швейцару.

Увидев главного своего начальника, чин которого был немножко повыше ефрейторского, Антип, раздвинув слушателей, подскочил к барину и ещё активнее стал размахивать руками, пытаясь что–то объяснить:

— Он вот тут стоял… а я оттуда вышел. Хто–то хрипит. Гляжу-у, никак Аполлошку душат… а тот хрипит так…

«Приятно для слуха», — мысленно продолжил за него Максим Акимович.

— Ну, понятно, понятно, ты постоял полчасика, приглядываясь, чего это добрый человек с Аполлоном делает, песню что ли разучивает… «Тьфу! Не туда меня понесло». — Аполлон. Расскажи, как дело было.

— Показалось, вроде стекло разбилось, вышел поглядеть… а тут он… Я кричать, — постепенно начинал размахивать руками Аполлон. — Он душить, я кричать… а тут он появился…

— Стоп, стоп, стоп. Кто тебя душил? Вор что ли залез? Да что вы все руками–то размахались, вместо того, чтобы языком… — обернулся на визг мадам Камиллы, которая в ужасе глядела на дверь, в проёме которой стоял растрёпанный сторож.

«Ну вот. Ещё один рассказчик явился. Ну, Чехов прям», — горестно покачал головой, рассматривая всклокоченного, заикающегося от избытка чувст и алкоголя Пахомыча.

— Он, гнида ушастая, меня по бошке хрясь! — выговорил, наконец, Пахомыч, руками имитируя колку пенька и для усиления эффекта сводя глаза к переносице, отчего все вздрогнули, а слабонервная мадам Камилла взвизгнула.

— Не пугай дам своей мимикой, а внятно скажи, как выглядел тот человек, — по слогам произнёс Максим Акимович.

— Как гнида! Как же ишшо…

— О–о–х! — устало вздохнул Рубанов. — Аполлон. В чём он одет–то был?

— В чёрном пальте. Точно помню, — аж подпрыгнул Антип, перебив лакея.

— Да-а. Черноволосый такой. Как дьявол словом… и тут же душить, — всхлипнул Аполлон.

— А я его — бац! — вновь начал заводиться Антип. — А потом ещё раз… а потом как заору: «Руки кверху-у, зара–а–аза-а!» А он, шельмец, в дверь — шасть, заранее, што ли открыл, и исчез.

— Ду–ше–гу-у–у–бец! — словно в опере пропел Аполлон.

«Так, так, так, — задумался Рубанов. — Во-о чушь какая. Бывает же стечение обстоятельств».

— Ладно! Окно чем–нибудь заложите, запирайтесь, да спать. Утром полицейских вызову. Всё равно никого не найдут: «Зато будет что рассказывать», — даже обрадовался он.

На Акима тоже свалилась неожиданная радость. На следующий день он не пошёл в гимназию, поплакавшись маменьке, что не спал всю ночь, хотя на самом деле, к несказанному горю своему, ничего не слышал.

Поглазев, как полицейские мучаются с Пахомычем и временами незаметно крестятся, оглядев разбитое окно, стал бродить по дому, и в кабинете отца, куда вход ему был категорически запрещён, увидел под креслом, рядом с пустой бутылкой, какую–то книжонку. Мучаясь скукой, унёс в свою комнату и начал читать с неожиданно проснувшимся интересом, неизвестно для чего записывая особо заинтересовавшие его места. Вечером вернул книгу на место, под кресло.

Отдав «Протоколы» лично Сипягину, Рубанов не стал фантазировать, рассказав лишь про вора.

— Да-а! развелось в Питере мазуриков. Того и гляди портмоне сопрут. Но не они опасны, а те респектабельные курчавые брюнеты, что в прошлом году собрались в Базеле на Первый организационный съезд сионистов. Вот там–то, как мне донесли, и обсуждались некоторые из вопросов, о которых вы читали в данной пакостной книжонке. Через месяц после этого, в сентябре 1897 года, в Вильне состоялся Первый съезд еврейского социалистического Бунда, где преобладала идеология сионизма, а не социализма. Все должны

подчиняться евреям как избранному народу, — сморщился Сипягин. А весной этого года, как я тебе уже говорил в прошлый раз, состоялся Первый съезд РСДРП, где тоже еврей сидел на еврее и евреем погонял, как говорится в русской поговорке.

— Чего–то не слышал такую, — задумался Рубанов.

— Не слышали, так услышите. Главное, до этих–то субчиков добрались. Пусть в Сибири немножко остынут и свежим воздухом подышат. И я не считаю себя националистом. Тут дело не в нации, а в идеологии и религии. Ведь если у нас еврей выкрещивается, то он пользуется теми же правами, что и русский. Правда, об этом они почему–то помалкивают… А книжонка эта, — брезгливо кивнул на «Протоколы», думаю, идёт от масонов. Вы, Рубанов, случаем не масон? — улыбнулся Сипягин. — Шучу.

— Я фармазон! — Шучу! — тоже улыбнулся Максим Акимович.

— Мы–то с тобой шутим, а, насколько мне известно, даже некоторые великие князья являются масонами, — открыл он дверь и посмотрел, не подслушивает ли кто. — Рыба гниёт с головы, любезный мой Максим Акимович.

— Дмитрий Сергеевич, а вы, часом, не социал–демократ?

— Тьфу! Прости Господи! Этих господ, пока, вообще понять не могу, хотя, в принципе, верхушка — те же самые евреи и поклоняются еврею Марксу с его «Капиталом». Посолиднее «Протоколов», но такая же белиберда, абсолютно для России не приемлемая. Затребовал недавно на него дело. Оказалось, что Карл Маркс это псевдоним, а настоящие имя и фамилия этого масона — Мардохей Маркс Леви. Карл тоже мне. Папа Карла, — стал язвить Сипягин. — Крёстный отец всех буратин с деревянными лбами и длинными но–сами, которые и суют их, куда не попадя. А более всего меня волнует самый влиятельный наш масон — Сергей Юльевич Витте.

— Что, министр финансов тоже масон? — поразился Рубанов.

— Тише, господин генерал. И у стен растут длинные уши… Особенно в здании МВД. Я давно наблюдаю за ним. Как известно, его первый брак закончился скандалом, вторым браком он женился на красивой жидовочке Матильде Хотимской. А еврейка–жена, для любого, кроме еврея — хужей динамиту, как говорится в народной пословице.

— Вы, Дмитрий Сергеевич, стали просто непревзойдённым знатоком народного фольклора.

— … под себя подомнёт и умом забьёт даже академика, — не слушал собеседника Сипягин. — Сейчас он, пользуясь огромным влиянием при дворе, поддерживает евреев и даже, как я узнал, имеет на своём заграничном счёте хорошие от этого суммы.

— И чего его государь возле себя терпит? — сделал наивное лицо Рубанов.

— Как же не терпеть? Финансовый гений, чёрт бы его побрал. Да-а, Максим Акимович, голубчик, по секрету вам скажу, что скоро, по поручению императрицы, едете в Москву, дабы с чем–то там поздравить её сестру, великую княгиню Елизавету. Не знаю, выбрала она уже украшение или нет. С кем только государыня не советовалась, думаю, и с вами будет. Так что покажите Александре Фёдоровне свой тонкий вкус.