Держава (том первый)

— Сюд–а–а, сюда! — стоя на краю зелёного луга, кричал Владимир Ильич.

Если уж Ульянов веселился, так веселился вовсю, от души. Протащив компанию двенадцать вёрст, он радостно наблюдал, как усталые товарищи медленно подходили к крайнему из трёх огромных зародов — узких и длинных кладей свежего сена, прикрытого поверху ветками, и обессиленные, валились у стога, жадным ртом вдыхая свежий, терпкий сенной дух.

— Наденька, Наденька, ну чего вы все газлеглись? — бросил на траву пиджак. — А в догонялки иггать? Или цветы собигать? Смотгите сколько пикулек, — указал на крупные синевато–лиловые цветы с острыми, как осока, листьями. — Гвите пикульки, товагищи, — призывал он.

Но тщетно, все отрицательно качали головами: «Экий неугомонный забавник этот Владимир Ильич».

— Ну, давайте хоть песни петь?! «Слеза–а–ми зали–и–т миг безбге–е–жный, вся наша жи–и–знь — тяжёлы–ы–й тгу–у–д, но де–е–нь настанет неизбежны–ы–й, неумолимо-о ггозный су–у–д», — дережировал себе рукой.

«Какой он выносливый и весёлый!» — радовалась Надежда Константиновна любуясь мужем.

____________________________________________

У Акима свадьбы не было, но этим летом и он пережил первую брачную ночь. Вернее, день.

Гроза застала его в саду, в любимой беседке. Отложив в сторону томик стихов и мечты о худенькой, черноволосой Натали, он наслаждался дождём, любовался молниями и с удовольствием прислушивался к басовитым раскатам грома.

Вдруг зашуршали ветки, осыпая брызгами женскую фигуру, и в беседку влетела та самая высокая статная девушка, которой он любовался на озере.

«Лучше бы это была Натали, — разглядывая облепленный мокрой юбкой девичий стан, подумал Аким, — или вообще никого.., всю идиллию нарушила».

Не подозревая о нарушенной идиллии, чернобровая, весело улыбаясь, принялась отжимать косу.

— Вот так льёт… Совсем промокла, — смело глядела на барчука, задрав юбку и отжимая подол.

Стихотворные вирши тут же улетучились из головы, и Аким, не отрываясь, глядел на открытые выше колен ноги.

Почувствовав такое внимание к своей персоне, на секунду наморщила лоб, о чём–то подумав, и быстро смахнула с себя юбку и кофточку, продемонстрировав барчуку покрывшуюся мелкими пупырышками кожу, крепкие груди с острыми сосками и чуть выпуклый живот с мысиком тёмных волос под ним.

Так близко — руку протяни и дотронешься, нагих женщин Аким ещё не видел.

Кожа его, то ли от страха, то ли от неожиданности, тоже покрылась пупырышками, а пальцы дрожали, когда он дотронулся до такого близкого и притягательного женского тела.

Груди её на ощупь были тверды и почему–то пахли яблоками. Вздрагивающим пальцем он обвёл вокруг соска и почувствовал, что чернобровая красавица задышала чаще, чем до прикосновения.

— Всё! Всё! Всё! — увернувшись, засмеялась она. — Лучше помогите юбку отжать.

Аким, видно от нервов или её заразительного смеха, неожиданно тоже стал хохотать, скручивая в пружину материю.

А напротив ГОЛАЯ девушка, уцепившись за ткань, аж сгибалась от смеха, выставляя то покатые бёдра, то крепкую, чуть вздрагивающую грудь.

Не зная зачем, рассказал, что видел их у озера, и как они приняли его за водяного.

— А тебя Настя зовут, — вспомнил он. — А меня — Аким.

Чернобровая, вспомнив, зашлась от смеха. Хотела что–то произнести, но не сумела, судорожно хватаясь за грудь и размахивая влажной юбкой. Отсмеявшись, надела влажную одежду, и села на покрытую ковриком скамью.

— Обними меня, а то замёрзла, — наконец выговорила она и Аким, примостившись рядом, обхватил девичьи плечи и прижал высокую статную красавицу к себе.

Поначалу ему стало холодно от мокрой ткани, но через минуту тело его горело, ощущая так близко от себя податливость женских бёдер и плеч.

О желтоглазой своей богине он напрочь забыл в этот миг.

Чуть согревшись и, наверное, в благодарность, девушка тоже обняла Акима, нашла своими губами его и больно прижалась к ним.

Особого удовольствия от поцелуя Аким не почувствовал и сдавил упругую грудь, ощутив, как вздрогнуло и напряглось девичье тело.

А по крыше беседки стучал дождь, мелкой пеленой увлажняя их головы, но они не чувствовали холодных брызг, лаская друг друга и забыв обо всём на свете.

Расстегнув ворот, Настя сняла с него рубаху, и медленными поцелуями покрывала плечи и грудь, обжигая губами кожу.

Наклонившись от вспышки молнии, он ясно увидел свою руку, лежавшую на женской тайне, которая всё меньше и меньше становилась загадкой.

Оттолкнув его, она встала на ноги и в какой–то спешке, путаясь в мокром подоле, начала стягивать с себя юбку.

«Что она делает? ведь замёрзнет, — не успел подумать Аким, как чернобровая, взяв его за руки, потянула на себя, медленно ложась на коврик скамьи. — Убежать что ли? Как тогда, от Жанны Бальони? И чего им всем от меня надо?» — почувствовал, что падает на женщину, через секунду ощутив под собой мягкое и податливое её тело…

Чернобровая вскрикнула, обхватив его спину руками и царапая ногтями кожу. Через минуту затихла и расслабилась, выпустив его из обьятий.

Опустошённый, толком не понимая, что произошло, он сел на скамью, тупо разглядывая свои ноги.

— Ну что, барчук, понравилось? — поинтересовалась Настя, медленно одеваясь.

. Он безучасно помотал головой, обозначая согласие.

— То–то! Я всем нравлюсь, — похвалилась она. — Придёшь завтра?

Он опять покивал головой.

— Только вино не забудь взять и денег — четвертной. За так ноне ничего не делается, — выбежала из беседки и исчезла под дождём.

Начинало темнеть. Аким сидел на скамье и уныло глядел в сад.

«Это и есть то самое, о чём пишут поэты?! — разочарованно подумал он. — И именно этого добивалась от меня цирковая наездница? Что в этом находят прекрасного другие люди? А может я чего не понял?.. Она сказала — завтра. Вино и деньги! Где взять деньги? Свои я оставил в Питере. Что ж, придётся просить Глеба пожертвовать копилкой. Ему, конечно, легче рукой пожертвовать. Скажет — денег мало, но что червонец засунул туда, я точно видел», — направляясь домой, размышлял Аким, абсолютно не обращая внимания на дождь и лужи.

Этой ночью о Натали он даже не вспомнил, думая почти до утра — в чём тут изюминка, коли её воспевают поэты, и почему он её не заметил…

Проснувшись, первым делом спустился в подвал, раздобыв там бутылку Бургундского. Обтерев пыль, спрятал её в беседке.

«Теперь деньги», — ждал, когда проснётся брат.

Того же, как нарочно, разморил крепкий деревенский сон.

Вожделенная глиняная кошечка с синем бантиком, стояла рядом с ним на маленьком столике.

Аким громко топал, кашлял, с шумом раскрыл шторы, ослепив лицо брата солнечными лучами — всё бестолку. Случайно, даже не подумав об этом, взял в руки желанную пузатенькую кошку.

— Положи! — услышал строгий голос Глеба.

Сбросив ноги на пол, тот уже сидел на постели, обнимая толстенькую свою кису.

— Чего ты её схватил? — возмущался младший брат.

— Гле–е–бушка-а, — елейным голоском, от которого у брата полезли на лоб брови, засюсюкал Аким, — братишечка-а, — чуть не облизывался на копилку.

«Заболел, наверное», — на всякий случай сунул под подушку богатенькую свою кисочку Глеб и уставился на брательника.

Тот, просяще сложив на груди руки, глядел на подушку, под которой был спрятан клад.

— Глебушка! Вот те крест, как в Питер приедем, отдам тебе весь оклад подпоручика, — глянул в насупленное лицо брата, дабы удостовериться, доходят ли до него слова. — А сейчас давай расшибём копилку и достанем денежки. Четвертак — мне, остальные — тебе, — прижал руки к сердцу Аким.

Глеб гордо выпрямился на постели. Приятно было смотреть, как подхалимнечает старший брат.

«Стоят ли мои унижения будущего удовольствия?» — ждал ответа Аким.

— И ещё жабочку, которая знает по–иностранному, и.., — немного задумался, боясь продешевить, — куколку–пуколку…