Золотой цветок - одолень

«Чтоб тебе там голову оторвало! Чтоб тебя поглотила бездна! Чтоб тебя взяли в полон и приковали гребцом на галеру!» — думал Меркульев, провожая Ермошку в набег.

Не все жаждали в морском походе токмо добычи и боя. Охрим затаенно искал смерти. Все казаки в его возрасте ищут красной погибели.

— В жизни важно вовремя родиться и вовремя умереть! — говаривал толмач.

Но не старость немощная толкала Охрима к смерти. Всю жизнь терпели крушение его замыслы, желания. Республикия была его сном. И не просто управление, выборная власть. А республикия без золота, без богатых и бедных, без унижений и зла. Силантий Собакин был учеником и последователем Охрима. При своем атаманстве он внедрял равенство, отбирал богатство у домовитых казаков. Он делал все, как советовал ему толмач. И начали мереть на Яике от голода и разрухи... Силантия вздернули на дыбу, били жестоко. Бесславно закончилось его атаманство. Охрим остался тогда в стороне.

— Ты родился раньше своего времени! — усмехнулся Меркульев.

Но казаки не ограничивались насмешками. Телегин, Коровин и другие домовитые коренники Яика при каждом удобном случае били Охрима. То ткнут ликом в лужу, то в коровий кал, то просто плюнут на лысину. Как толмач он не был нужен здесь, в ордынской глуши. Язык хайсаков, кызылбашей и башкирцев знал каждый второй казак. А разные флорентийцы, немцы, ляхи и гишпанцы в полон на Яик не попадали. Лишним и ненужным был Охрим. Но бог не давал ему смерти в боях и набегах, хотя он лез часто прямо в огонь, под стрелы и сабли.

— Может, повезет ему на энтот раз — погибнет! — глянул Нечай на толмача.

Ильи Коровина и его ватаги Нечай не боялся, хотя понимал, почему они пошли в набег. Ох, уж этот хитрый Меркульев! Мир ему нужен с Московией. Потому и не позволяет он нападать на Астрахань. Шинкарь Соломон более отважен по-казацки: обещал десять тысяч золотых за разор кораблей и учугов астраханского купца Гурьева. Но Нечай сам себе на уме. Да и не было у него намерения набрасываться на Астрахань. Он вышел в море разбоем на купецкие корабли. Надеялся молодой атаман, что не разгадают его коварства. Челны ринулись на охоту за четыре седмины до зимы — на Грязниху (14 (27) октября). В такую студь осеннюю не могли ждать купцы наскока на воде. Летом теплым обычно озоруют казаки. И все богатые караваны из Дербента, Астрахани и других торговых городов шли под парусами ранней весной и в предзимье. В эту пору купцы, шах и султан отваживались пускать корабли без охраны. На это именно и надеялся Нечай. Помрут, правда, многие казаки от простуды. Захлестывает порой челны холодной водой, беспрерывно осеивает брызгами. Но уж кто выживет, кто столкнется с удачей, тот будет богатым.

— Одарю Кланьку дорогими серьгами, мотком алого шелка, шалью персидской! — усладительно думал Нечай.

Вспомнил он, что не простился с суженой, обидел. Не можно так поступать. Девка себя блюдет в чистоте и порядочности. К ней надобно относиться уважительно. В станице церковь скоро поставят. Обвенчаться можно с Кланькой. Да, все бабы и девки в казацком городке постоянны. Из баб одна Зойка Поганкина срамна. А из девок одну токмо Мокридушку Суедову испортили парни энтим летом на сенокосе. Так она сама напросилась, горела желанием. Даже говорила при всех не единожды:

— Мне для полезности и здоровья блуд потребен. А то угрями покрылись ланиты. Всю очарованию утрачу в проклятой невинности!

...Каждый о своем думал в море на челнах. Ермошка беспокоился о Чалом. Про Глашку не вспоминал даже. Конь бежал по берегу реки до самого моря. А устье — опасно, в одном рукаве растет камыш, водятся кабаны. За кабанами и в устье Волги, и в устье Яика приходят охотиться тигры. Конь не уйдет от полосатого зверюги при встрече. Полковник Скоблов хотел поймать Чалого, поставить временно в конюшню свою, но не удалось. Долго провожал конь челны и по берегу моря. Знахаркина ворона в морской набег с Ермошкой не полетела, улизнула в первый же день. И вообще птица все больше привязывается к Дуняше Меркульевой, забывает Ермошку. А может, не понравился вороне Илья Коровин. Он же спьяну перед уходом в набег перебил всех друзей у Кумы: волка, козу и борова.

Овсей, Охрим, Сергунь Ветров и Ермошка были в одном челне с Коровиным. На второй день Нечай замыслил учения. Махнул он влево шестом с красным платком... И повернули паруса челны Демьяна Задиры, крутанули рулями и веслами, понеслись в обход туманной громады на воде. Махнул дважды Нечай шестом — и устремились в другую сторону ватаги Еремы Голодранца и Остапа Сороки. Свои сорок чаек Нечай повел прямо через туман. А Илья Коровин получил знак — поотстать, спрятаться в полосе мороси, затаиться. Четыре ватаги по сорок челнов должны были встретиться за полосой тумана в одном месте. И вступить там как бы в битву с врагом. Один отряд оставался в засаде.

Илья Коровин не сомневался, что и Ерема Голодранец, и Остап Сорока, и Демьян Задира выйдут точно к ватаге Нечая через любой туман. А затаиться уж и вовсе не трудно. Можно подремать, опустить паруса. Ватаги переговаривались криками чаек и буревестников. Вот Голодранец просит Нечая двигаться чуть-чуть медленнее. Демьян Задира сообщил, что пришлось ударить по волнам веслами...

У Ильи болела голова, все еще тяготило тяжелое похмелье. Что-то он там натворил: изрубил саблей знахаркину свинью, козу разорвал, прибил собаку какую-то. Подумаешь, беда! И свинью, и козу можно отдать из своего двора. Не трудно и откупиться. А можно вообще послать эту ведьму к черту. На крышу ее, видите ли, забросили! Сама, наверное, залетела, а на других сваливает.

— Говорят, я колдунью на крышу закинул? — зевнул Илья.

— Сама вспорхнула. Ей-богу, я видел: летит, значит, так энто кверху ногами... и руками махаеть! — успокоил веселый Сергунь атамана.

— Но вылетела на крышу она из твоих рук, — съехидничал Охрим.

Коровин не ответил, не это его беспокоило. Знахарку он мог бы раскрутить за ноги и забросить через Черное море в Турцию. И ее борова тоже. Илья пытался не думать о самом больном, тревожном и неприятном. Ему хотелось, чтобы ничего не вспоминалось... или все было бы таким же незначительным, как дурацкое столкновение с колдуньей. Но подкинутое письмо не давало покоя:

«Твоя дщерь, юница Грунька, соблазнена развратно Хорунжим. Жди, что принесет в подоле. Доброжелатель».

Писульку передала Илье жена перед самым уходом в набег. Нюрка не умеет читать. Зажгла светильник, плеснула на похмелку браги.

— Вота, Ильюша. Грамотку нам подкинули под порог. Проговори мне вслух. Поди, Прокопка Телегин нашей Груньке ласку изливаеть. Чой-то он заглядывается на нее. Девка-то у нас невестится. Четырнадцать ей лет с гаком.

Коровин быстро пробежал глазами по строчкам, сунул писульку в гаман с огнивом. Брагу проглотил, поморщился, пошел к берегу.

— Чо там? — допытывалась Нюрка.

— Не про тебя! — мрачно ответил он уходя.

Жгла Илью подметная пакость, не давала покоя. Хорошо, ежли все энто навет. Но скорее всего — правда. Грунька часто ходит убирать избу Хорунжего. А девка вымахала здоровая. И вся рыжая в мать — солнечная, улыбчивая. Вспомнилось, что недавно видел ее голой в бане. Бедра сильные, как у бабы. Груди по-девически тугие, высокие, но налитые и могутные. Илья тогда даже смутился. Господи! В голове все перемешалось, не узнал Груню, увидел Нюрку! Потому и растерялся, крикнул:

— Нюрка!

— Чаво орешь? Я ишо не ополоснулась, — вышла в предбанник и жена.

— Да я так, не знаю! — выскочил он в огород.

А мать с дочерью гольные за ним под небо вышли. Засмеялись и побежали к реке, нырнуть в холодную воду. И что за привычка шастать нагишом? Да, выросла Грунька. А давно ли все с печки падала. Бегала сопливой, худенькой, голенастой. Хорунжий любил с ней водиться. Все, бывало, приходил в гости и шумел от самой калитки:

— Где мой любимый Рыжик? Где моя синеглазка Грунька?

«Никому и ничего не скажу. Вернусь с похода, войду в избу Хорунжего и зарублю его! Без единого слова! Сразу ударю саблей, если даже спит. Или заколю кинжалом. Выстрелю из пистоля!»