Быть Руси под княгиней-христианкой

   — Я, дочь моя. Однако с поры, когда я крестил его, прошло много времени, и сейчас передо мной совершенно не тот человек, которого я некогда спас от лжебогов и адского огня. Он очень долго пребывал в лесу один, никто не укреплял его дух, а это иногда имеет дурные последствия... и мой крестник оказался из таких людей. Боюсь, что в отшельничестве он не приблизился к Богу, а удалился от него, превратившись в еретика и чернокнижника. Он вздумал примирить Христа и Перуна, для него равны святые пророки и языческие боги, он считает своими покровителями ангелов и всевозможных духов леса и воды. В Византии за подобные вещи его давно сожгли бы живьём на костре или посадили на кол.

   — Тогда, святой отец, мне, возможно, не нужно встречаться с отшельником? — встревожилась Ольга.

   — Нужно, дочь моя, нужно, — твёрдо сказал Григорий. — Да, ты берёшь грех на душу, но не по собственной вине или недомыслию, а во благо Святой Церкви, ради её укрепления на Руси. Разве только для тебя, великой княгини-христианки, важно, кто займёт после Игоря стол великих киевских князей — наш брат или сестра по вере или язычник, гонитель христиан? А зная точный срок ухода Игоря из жизни, мы сможем к этому подготовиться заранее и не допустить захвата власти врагом веры Христовой. Твой сегодняшний невольный грех будет прощён, дочь моя, я сам буду молиться за это. И начну это сейчас, как только ты покинешь меня. Иди, дочь моя, к отшельнику-ведуну, а моя горячая молитва спасёт тебя от всего дурного.

Перекрестившись, Ольга направилась по тропке вниз. Склон оврага зарос кустарником и мелколесьем, по пути часто встречались каменные глыбы, над самой головой иногда проносились ночные птицы. Ярко светившая луна позволяла не споткнуться о древесный корень или напороться на торчавший сбоку сук, а постоянно усиливавшееся журчание бежавшего по дну оврага ручья свидетельствовало, что великая княгиня не петляет бесцельно по склону, а идёт в нужном направлении. Оказавшись на дне оврага, Ольга сделала несколько осторожных шажков вдоль берега ручья и собиралась было подать о себе отшельнику голос, как увидела на противоположной стороне ручья кусты, подсвеченные огнём костра, к ним вёл ряд лежавших в воде плоских камней.

Перебравшись по ним на другой берег, Ольга обнаружила тропу, по которой и прошла сквозь кусты к огню. Он пылал посреди глубокой, короткой промоины в склоне оврага, образованной некогда сбегавшими в него дождевыми потоками и талыми водами. Размыв и унеся с собой податливый верхний слой почвы, вода обнаружила коренную скальную породу, и с трёх сторон костёр окружали отвесные каменные стены, тускло отсвечивавшие под Луной золотистым цветом. С четвёртой стороны промоину ограничивал высокий, густой кустарник. Великая княгиня оказалась на крохотной каменистой площадке, стиснутой со всех сторон каменными стенами и кустарником и полностью залитой безжизненным лунным светом.

Возле небольшого костерка хлопотали двое: высокий худощавый старик с окладистой седой бородой, длинными, ниспадающими до плеч волосами, отрешённым взглядом и молодая, стройная дева. По старику Ольга скользнула мимолётным взглядом — вещун как вещун, однако на ней глаза её задержались. Ей и прежде приходилось видеть и встречаться с колдуньями, гадалками, жрицами, наделёнными Небом особым даром, коего были лишены обычные смертные. В своём большинстве это были старухи либо преклонных лет жены, чаще всего малопривлекательные, с телесными изъянами, плохо и неряшливо одетые, переставшие следить за собой, которые обликом и поведением стремились показать, что они отличаются от прочих.

Сейчас перед великой княгиней была редкой красоты светлоокая дева в лёгких летних сапожках из тонкой кожи, в чистой, ладно сидящей на ней рубашке, перехваченной в талии узким кожаным ремешком, с каштановой косой, в которую вплетены были красная и белая ленты. Встреть Ольга такую деву в Киеве, она подивилась бы её красоте и изяществу стана и, возможно, вспомнив собственную молодость, даже позавидовала бы ей. Если из-за этой юной красавицы старик отшельник потерял голову и вновь поверил в старых богов или погряз в ереси и чернокнижии, Ольга понимает его, и пусть Христос, а не она будет ему судьёй.

Ольга отвела взгляд от девы, обратила его к костру, огляделась. Высокий железный треножник, на котором стоял наполненный доверху водой большой медный котёл, несколько выстроившихся в ряд глиняных кувшинчиков с завязанными или заткнутыми горлышками, три-четыре деревянных ларца с плотно подогнанными крышками, серая холстина, прикрывавшая какие-то круглые предметы. Небольшая поленница мелко наколотых дров, сбоку от неё на продолговатом камне — белый голубь, ярко-рыжий петух и иссиня-чёрный ворон. Ольга не верила глазам: не привязанные ни к чему и между собой три разные птицы мирно сидели рядышком крылом к крылу и, словно зачарованные, уставились в одну точку — на треногу с медным котлом. Сколько Ольга ни присматривалась, она не увидела ни единого символа или атрибута христианской веры, не говоря о Библии либо иной церковной книге. Григорий был прав, отказавшись от встречи с бывшим отшельником, предавшим Христа! Но она — не Григорий, она знала, зачем шла сюда, и услышит, что ей нужно!

   — Старче, — обратилась к старику Ольга, не осмеливаясь назвать его ни монахом, ни отшельником, — ты обещал своему... некогда крёстному отцу Григорию... открыть будущее великого киевского князя Игоря. Я, его жена, готова выслушать тебя. Будь здрав, угодный... Небу... премудрый старче. Также будь здрава и ты... — повернулась Ольга к деве и смешалась, не зная, как её именовать.

   — ...Сестра, — с мягкой улыбкой подсказала дева. — Все женщины, великая княгиня, сёстры от рождения, и лишь вползшие в наши души и пустившие в них глубокие корни гордыня, зависть, злоба и борьба за мужчин отделяют нас друг от друга и даже превращают во врагов. Нам с тобой, великая княгиня, делить нечего: мне не нужно ничего твоего, а ты откажешься от того, что могла бы предложить тебе я, поэтому мы можем с чистой совестью называть одна другую сёстрами. Будь здрава и счастлива, сестра, — поклонилась дева Ольге.

   — Великая княгиня, я, внук Перуна и сын Христа, рад видеть тебя, — прозвучал голос старика. — Мой брат по вере в Христа Григорий сказал, что ты желала бы знать будущее своего мужа, великого князя. Однако Григорий, как и во многом другом, лицемерил: и ты, и я, и он знаем, что прежде всего тебя интересует собственное будущее, а имя Игоря звучит лишь потому, что очень многое в твоей судьбе зависит от его жизни и смерти. Недавно у священного родника в Перуновой дубраве боги явили тебе грядущее, но ты или не смогла его понять, или не пожелала в него поверить. Что ж, я обращусь к Небу, попрошу ещё раз явить тебе будущее. Возможно, ты снова узришь его у священного огня, как прежде у священного родника.

Опираясь на посох с навершием в виде склонившей голову змеи, старик приблизился к Ольге, заглянул ей в лицо подслеповатыми глазами. Пламя костра осветило скрытую прежде тенью грудь старика, и великая княгиня увидела на ней среди нескольких висевших на верёвочках языческих оберегов и медный христианский крестик на тонкой цепочке. Одновременно ей бросились в глаза два лиловых шрама на стариковской груди — один длинный от меча либо сабли, и другой короткий и глубокий от копья или стрелы. Старик некогда был воином! Так неужто он, внук Перуна, побеждавший с князем Олегом, а, может, ещё с Аскольдом и Диром врагов-иноверцев на Балканах и под Царьградом, на Итиль-реке и в Тмутаракани, столько видевший и познавший, мог похоронить себя живым во славу Христа в лесном скиту? Может, какое-то время так и было, покуда в его жизни не появилось это юное диво.

   — Ты права, великая княгиня, мне пришлось в жизни быть и воином, — словно подслушав её мысли, сказал старик. — Я многое повидал и с князьями Аскольдом и Диром, и с князем Олегом. Однако тогда я взирал на мир лишь глазами и ощущал его сердцем, а ныне познаю его глубину и сложность душой и той незримой силой, что даруется некоторым из нас Небом. Твой муж — внук Перуна и витязь-русич, я тоже был отважным витязем и остался внуком Перуна, поэтому боги должны открыть мне судьбу твоего мужа. Будь собрана и внимательна, а также не вспоминай, что на твоей груди знак принадлежности к врагам Перуна, богам твоего мужа и сына.