У стен Анакопии

— У тебя самой язык длиннее косы. Зачем про Хрисулу сказала? Завидуешь ей?

— Это я-то завидую? А сама ты что говорила?..

Старуха, до этого молча собиравшая горшки, схватила хворостину.

— Вот я вам!.. Нашли время языки точить! Займитесь делом! — Потом обратилась к Гуде: — Даст нам бог победу, — она так и оказала: нам, приобщая и себя к этому, — вернемся в Анакопию, так ты прикажи этим злоязычным женщинам в разных концах города селиться, чтобы не слышать нам их вечной перебранки.

Все рассмеялись. Несмотря на тревогу за будущее, у всех будто полегчало на душе, появилась вера, что вернутся и будут ставить новые хижины. Федор и Арчил стояли на крепостной стене у ворот и наблюдали, как анакопийцы покидают город. Не думал Федор, что это зрелище может быть столь тягостным. Расставаясь с отцами, братьями, сыновьями, женщины и дети плакали, крестили защитников Анакопии и ее стены. Некоторые сразу же сворачивали в горы, но еще долго оглядывались на родной город полными слез глазами, купцы, в основном, шли в Пицунду, а то и далее — в Цандрипш, надеясь, что туда не дойдет свирепый Мурван Кру. Не будь грозы, ушли бы еще вчера в ночь, ныне же, с приходом картлийцев, заспешили.

Богумил подошел к дому Хрисулы и остановился в нерешительности.

— Брат Гуда, пойди, скажи ей, пусть уезжает со всеми, пока не поздно. Меня она не послушает. — сказал он смущенно.

Гуда понимающе усмехнулся и поднялся в дом, но сразу же вышел с выражением крайнего удивления.

— Иди сам, — оказал он, странно улыбаясь.

Богумил одним махом взбежал по лестнице. То, что он увидел, заставило его застыть в изумлении. Посреди комнаты стоял стройный воин в золоченых латах; в одной руке он держал меч, в другой — пышные волосы цвета спелого желудя. Вложив меч в ножны и отбросив волосы, воин надел великолепный шлем, потом взглянул на Богумила зелеными глазами.

— Теперь, если ты прикажешь мне даже властью императора, я все равно не покину Анакопию, — с вызовом сказала Хрисула.

Богумил не знал, что и сказать. Он только сокрушенно вздохнул и с сожалением посмотрел «а волосы, которые она только что безжалостно отрезала.

— Не сердись, Золотой мой, но они мешали бы мне. Отрастут. — Она подошла и положила руки ему на плечи. — Я не хочу связывать тебя в это тревожное время, но всегда буду рядом с тобой. — Хрисула поцеловала его и сказала, благословляя: — Иди и исполняй свой долг воина, а обо мне не заботься. Да хранит тебя бог!..

4

Гора, что высится сразу за правым берегом быстрой Келасури, самой природой предназначена быть постом наблюдения. Отсюда далеко видно: в море — сколько глазом достанешь, на восход взглянешь — Келасурская крепость и стена, идущая от нее к самому морю и в горы, — как на ладони; на заход посмотреть — Цхум увидишь; если же на полночь смотреть, взор упирается в горы. Цхум невзрачен и сер. Некогда прекрасная столица апсилов никак не воспрянет после разрушений, причиненных ей византийцами, персами и арабами. Неохотно теперь селятся люди в Цхуме, а те, кто осмеливаются, не строят добротных каменных домов. К чему? Время тревожное: то один, то другой враг грозит предать город огню и мечу. Вот опять, говорят, какой-то Мурван Кру с несметным войском идет. Вчера цхумцы об этом узнали от гонца, и потянулись они в горы с детьми, со всем скарбом, бросив на произвол судьбь в свой полуразрушенный, много раз разоренный город. Ночью же, в самую грозу, картлийское войско через город в Анакопию прошло; не осталось защищать Цхум. Где уж самим цхумцам отстаивать свой город! Вот и ушли они спешно, сразу на рассвете, как только унялась гроза.

Пустынен Цхум, не видно в нем движения, суеты, не заметно никаких приготовлений и в Цхумской крепости, что угрюмо глядит на жестокий этот мир сторожевыми башнями. Издали взглянуть на нее — грозна и неприступна кажется крепость, построенная еще римлянами, а вблизи увидишь в ее стенах зияющие проломы. Много дней молодые абазгские воины следят с горы за побережьем, а особенно за Келасурокой крепостью. Трое их: один спит на охапке папоротника, покрытый козьей шкурой, второй жарит на вертеле двух фазанов, которых утром вынул из расставленных волосяных силков, третий лежит в траве и неотступно смотрит в сторону Келасурской крепости. Внезапно он вскочил.

— Смотри, Ятма! — воскликнул он.

Тот, что жарил фазанов, отложил в сторону дичь — чтобы не подгорела — и подошел. Некоторое время он внимательно вглядывался в ту сторону, куда показывал наблюдатель. Там, далеко за Келасурской стеной, виднелась серая движущаяся масса; она растекалась вширь, охватывая крепость со стороны холмов. Отдельные пятна ее распались, и стало видно, что это большое войско.

— Это они. Спящий воин проснулся и поднял голову.

— Что там?

— Мусульмане пришли, — сказал Ятма и деловито добавил: — Вставай, дожарь фазанов, а я пойду сниму силки. Еще пригодятся.

Через некоторое время трое абазгов ели дичь и смотрели на то, что происходит в Келасурской крепости. Там, перед ее стенами, все пространство было занято огромным войском; оно, как муравьиная лава, остановилось перед препятствием.

— Много их, проклятых! Не пора ли сигнал подавать, Ятма?

— Нет. Надо ждать сигнала из крепости — такой уговор был.

Шло время, солнце уже поднялось к полдню, а сигнала из Келасурской крепости все не было. Наблюдателям было видно, как на стенах крепости копашатся люди. Абазги вскакивали, взволнованно ходили, сжимая кулаки и стискивая зубы. Шла битва — жестокая, беспощадная, но за дальностью ни одного звука не доносилось оттуда. Но абазги представляли себе, как хрипят, задыхаются люди в лютой ярости, как звенят сабли и мечи, стонут и проклинают свет умирающие, с глухим стуком падают со стен тела воинов. Гарнизон изнемогал в неравной битве, но не сдавался. Враг еще не ворвался в крепость, иначе уже был бы подан сигнал. Самый младший из воинов был бледен; глаза его наполнились слезами, губы дрожали от волнения.

— Ятма, я больше не могу... Пусти меня туда... Там наши братья-апсилы. Они умирают, защищая нас. Позор нам, мы только смотрим.

Ятма с укором взглянул на товарища. Он и сам готов был броситься на помощь воинам гарнизона, но он старший дозора, ответчик перед правителем за своевременную подачу сигнала.

— Басиат, ты думаешь, что среди нас только ты один воин, а мы, по-твоему, перепелки? Мы не можем ослушаться приказа апсхи.

— А что если Джанхух не успеет подать сигнал?

Ятму эта мысль тоже беспокоила, но на дороге от крепости в Цхум мусульман не было видно. Значит, держится еще гарнизон.

— Три сотни их, а врагов тьма...

Басиат не договорил. Из крепости повалил густой белый дым. Трое абазгов бросились к костру. Они навалили на него весь оставшийся сушняк, а сверху — еще необсохшие в куче ветви деревьев, папоротник. Столб дыма взметнулся к небу; подхваченный ветром, он потянулся в сторону гор. Наблюдатели стали смотреть на запад. В синеющей дымке над Цхумской горой через минуту показался такой же султан дыма. Значит, сигнал принят и передан дальше. Уже вся Абазгия знает, что Келасурская крепость пала. Ятма приказал:

— На коней!

5

На вершине горы, у реки Гумисты, появился столб дыма — сигнал.

— Келасура пала, — сообщили Мириану.

— Вечная память и слава героям Келасурского гарнизона, — торжественно и печально сказал Мириан.

Он тотчас же приказал созвать начальников отрядов, и когда те собрались на тесной площадке перед цитаделью, каждому указал его место в предстоящем бою. Начальниками в башни Мириан назначил опытных в воинском деле тадзреулов; оборону всей южной стены поручил Арчилу, а помощниками ему назначил Богумила и Зураба — младшего сына кахетинского азнаура Петре, который был тяжело ранен в ночном бою и лежал в цитадели. Северо-западную стену, где не было башен, Мириан поручил армянскому нахарару Тачату, передав ему часть своих людей. Гуде приказал отобрать самых метких стрелков и поставить у бойниц башен, чтобы те разили в бок лезущих на стены врагов; остальным лучникам и пращникам велел занимать места на крепостных башнях и стенах. Восемь сотен хорошо обученных Богумилом абазгских воинов расположил в центре крепости с таким расчетом, чтобы они могли быстро достигнуть любого участка обороны. Командовать этими воинами поручил Федору. Тот даже побледнел от волнения и выпавшей на его долю чести. Он не догадывался, что Мириан это сделал для того лишь, чтобы его не обидеть.