У стен Анакопии

А там, за рекой Келасури — подстава Леона Абазгского, которую он с согласия апсилов вынес на восточный край их земли. Дозорный некоторое время завистливо смотрел на купающихся в реке абазгов: вода в ней холодная; она несет телу бодрость, не то что море — уныло теплое, как похлебка; после купания в нем чувствуешь себя разваренной чечевицей. Далеко, а видно: вот двое выскочили из реки и схватились бороться, другие подзадоривают их, вьются, вертятся их тела, а ни тот, ни другой не одолеет; потом оба сплелись и повалились на горячий песок. Кто из них поборол, разве разберешь отсюда? Дозорный повернулся на восток, куда от крепостных ворот убегает узкая дорога. Там, вдалеке, клубится пыль. Кто-то скачет. Наконец, он различил трех всадников; у среднего на копье трепетал значок гонца.

— За какие грехи черти мучают их в эту жару? — пробормотал дозорный. Последнее время гонцы часто мотаются между Анакойией и Цихе-Годжи. Не к добру это! Перегнувшись через перила, он крикнул:

— Эй, кто-нибудь там, разбудите Пузача! Опять гонцы едут. Скачут так, будто черти за ними гонятся!

Никто, однако, не пошевелился. Только один из игравших в кости лениво отшутился:

— К реке спешат зады остудить.

Игроки захохотали. На шум вышел одуревший от духоты и мух Фемистокл.

— Какого дьявола ты там кудахчешь? — беззлобно спросил он и широко зевнул.

— Гонцы едут! — ответил дозорный. — Уже у ворот!

Всадники въехали в крепость. По их запыленному и усталому виду, особенно среднего, с царским знаком, Фемистокл догадался: спешили. Значит, вести важные.

— От кого гонец? — опросил он.

— От правителя Картли, — просипел гонец... — Идет Мурван Кру. Готовьте крепость к осаде.

Гонец облизал потрескавшиеся губы и воспаленными глазами посмотрел на слушавшего его воина.

— У нас вода — как конская моча, — сказал тот по-картлийски... Рядом река. За ней подстава Леона Абазгского. Там освежишься и сменишь коня.

— Знаю, — ответил гонец. — Сегодня ночью или к утру правитель Мириан с братом Арчилом, с воинами и домочадцами пройдет. Не примите их за саркинозов.

Гонец качнулся в седле и, хлестнув запаленного коня, поскакал к реке. Фемистокл озабоченно посмотрел на воина, чинившего перевязь. Тот встал.

— Слышал, Джанхух? — Слышал, — сказал воин хмуро.

Вдруг с необычной для толстяка живостью Фемистокл подбежал к спящим у стены и начал пинать их ногами. Воины вскакивали; ошалело таращились на своего начальника не столько испуганные, сколько удивленные его странным поведением.

— Эй, Феми, тебя что, скорпион ужалил? — проворчал долговязый, немолодой уже македонец по прозвищу Верблюд, потирая ушибленный бок.

— Вот придет Мурван Кру, он тебя ужалит в одно место! — заорал Фемистокл. — Живо поднимайтесь, ублюдки! Чтобы до вечера подготовили костры для варки смолы.

— Расшевелился наш Пузач!

— Мурван Кру заставит и тебя пошевелиться, ленивый Верблюд.

— Да, он умеет делать из нашего брата падаль.

Так, невесело пошучивая, воины, однако, спешно принялись готовиться к осаде.

2

В эту беззвездную ночь прохладный ветер с гор где-то заплутал — не нашел привычного пути к морю через Келасурское ущелье. Плотная тьма влажной буркой накрыла крепость. Потные воины томились в тяжелом полусне, с недовольным бормотанием отодвигались друг от друга, когда кто-нибудь прикасался к горячему телу соседа по нарам. В душной утробе ночи слышны только негромкие голоса дозорных.

— Проклятая ночь.

— В аду до того, как черти разведут огонь под котлами для грешников, наверно, такая же тьма.

— Скоро узнаем.

С башни донеслось:

— Заткните пасти да растопырьте уши. Кто-то едет.

Дозорные прислушивались, вглядываясь в тьму. Далеко над морем небо осветилось сиреневой вспышкой молнии, потом докатилось глухое ворчание грома, и опять тишина. Не слышно даже шакалов. Все живое затаилось в ночи перед надвигающейся грозой. Но вот дозорные уловили отдаленный топот конских копыт.

— Едут!

Фемистокл поднялся по приставной лестнице на крепостную стену, послушал, потом спокойно сказал:

— Поднимайте людей. Пусть занимают свои места.

Зажгли факелы; свет их вырвал из тьмы часть крепостного двора. Не слышно ни ругани, ни обычных грубоватых шуток; люди молча поднялись на крепостные стены; часть их выстроилась перед воротами. К крепости подъехала небольшая группа всадников.

— Эй, кто там? — крикнул Фемистокл.

Снизу ответили:

— Мы — картлийцы. Передовой дозор. За нами идут правитель Картли Мириан с воинами. Откройте ворота!

— Тот из вас, кто знает в лицо начальника гарнизона, пусть войдет, остальные отойдите, — приказал Фемистокл и спустился вниз. Всадники посовещались, потом отъехали; оставшегося пропустили в ворота. Картлиец всматривался в людей, но, увидев Фемистокла, уверенно сказал:

— Ты начальник. Я видел тебя здесь, когда проезжал гонцом через крепость.

Фемистокл приказал открыть ворота.

— Бились с мусульманами? — спросил он картлийца.

— Дважды, — угрюмо ответил тот. — У Цихе-Годжи, и сегодня на заходе солнца. Мусульман — что саранчи. Не дал нам бог победы. Спасая царя и его семью, много наших полегло. Не приди ночь, все остались бы на поле боя мертвыми. Из кольца вырвались.

— Далеко твой правитель с воинами?

— Следом идет. Сейчас будет.

Действительно, через некоторое время послышался топот множества лошадей. Первым въехал Арчил с двумя сотнями передового отряда.

— Переправа далеко? — спросил он Фемистокла.

— За крепостью.

Больше ни о чем не спросил Арчил. Он видел, что крепость готова к осаде, а Фемистокл понимал: раз картлийцы оставили свою землю, значит, нет у них достаточно сил отстоять ее от арабов. В крепость въехал Мириан.

— Не будем здесь задерживаться, — сказал он Арчилу, потом повернулся к Фемистоклу. — Ты начальник гарнизона?

Фемистокл понял: перед ним правитель Картли Мириан. Он поклонился.

— Император доверил эту крепость мне.

— Много ли еще пути до Анакопии?

— Если без остановки ехать, утром там будете.

— А до Цхума? — в свою очередь спросил Арчил.

— Недалеко, но останавливаться в Цхуме не следует. Город давно разрушен. Жителей в нем мало, а те, что оставались, покинули его, как только узнали о приближении Мурвана Кру. Защищать Цхум нет смысла.

— Нам это известно, — сказал Мириан. Узнав, что подстава абазгов сразу же за переправой, он добавил, обращаясь к Арчилу: — Пойдем без остановки дальше. Веди отряд.

Арчил тронул коня. Мириан же остался с Фемистоклом. Он сумрачно смотрел на проезжающих усталых воинов. Они прятали от него взор — стыдились смотреть в глаза своему патрону. Но им нечего было стыдиться: многие из них были ранены, некоторых везли на носилках. Они сделали все, что было в их силах, и готовы были на большее. Но болела у них душа за покинутую родную Картли. Если бы патрон потребовал, они все полегли бы за нее, ибо мертвые позора не ведают, но Мириан, желая сохранить остатки своего войска, приказал отступить и идти в Анакопию. И они, скрепя сердце, пошли за ним. Вместе с картлийцами проехало несколько десятков армян во главе с нахараром Тачатом. Этот маленький отряд отступал из родного удела нахарара, занятого и разграбленного арабами. Среди всадников Фемистокл увидел несколько женщин. Одна из их остановилась было, но Мириан властным жестом приказал ей ехать дальше. Всего проехало через крепость немногим более тысячи всадников. «Невелико войско картлийского правителя», — подумал Фемистокл.

— Сколько воинов в гарнизоне? — спросил Мириан.

— Три сотни.

Мириан взглянул в бесстрастное лицо Фемистокла.

«На что он надеется?» — подумал он.

— Крепость будете оборонить?

— Таков приказ императора.

Мириан взял у Фемистокла факел и медленно пошел вдоль строя, вглядываясь в лица людей. По лицам воинов Мириан пытался угадать: знают ли они, что их ждет? Они были очень разные: высокие и малорослые, молодые и уже в возрасте, здоровые и изнуренные трясучкой. Большинство — апсилы и лазы, но немного македонцев, фракийцев, армян, исавритов, а эти двое, стоящие рядом, как братья — голубоглазые и светловолосые, — определенно славяне. Но взгляды у людей Келасурского гарнизона одинаково сурово замкнуты; в них чувствуется некоторое отчуждение. Воинам не нравилось то, что этот никогда не виданный ими правитель пытается заглянуть им в души. Перед сражением душа воина принадлежит только ему и богу. Мириан понял: знают. Он отошел и высоко поднял факел.