С любовью, верой и отвагой

   — Господин майор, его превосходительство даёт «добро»! — крикнула она Дымчевичу и поспешила к третьему взводу.

Трубачи, стоявшие справа от майора, заиграли «поход».

   — Господа офицеры, к атаке!

Впервые на больших учениях Надежда заняла место командира взвода: на два корпуса лошади впереди от первой шеренги. Справа перед вторым взводом стоял поручик Сошальский, слева перед четвёртым взводом — корнет Коциевский. Все офицеры одновременно достали из ножен сабли и поставили их рукоятью на правое бедро. До команды начать атаку оставались какие-то секунды. Надежда обернулась. За ней стояла стена конников: чёрные кивера, усатые лица, морды лошадей. Все они подвластны ей и приказу. Сейчас она одна полетит вперёд на красавце Буяне и услышит за собой слитный топот сотен копыт. Это будет прекрасно!

— Эскадро-он! С места прямо марш-марш!

Атака получилась. В их втором батальоне ни один взвод не нарушил равнения, ни один солдат не выскочил из строя. Так, могучим монолитом, составленным из пяти эскадронов, доскакали они до леса. Если бы там и вправду располагался неприятель, то они бы смели его прочь в своём неукротимом порыве.

Генерал-лейтенант Суворов поблагодарил полк за службу и уехал в Дубно. Все мариупольские эскадроны остались в Луцке дожидаться встречи с другим генералом — командиром корпуса Дохтуровым. Этот смотр также прошёл успешно. Теперь следующим событием года, к которому готовились не меньше чем к генеральским смотрам, был выход полка в лагерь, или «на кампаменты».

Что такое «кампаменты», Надежда знала. Шесть — восемь недель в палаточном лагере, лес, поле, река, коновязи на открытом воздухе, каждое утро общий для всех десяти эскадронов развод караула под музыку. Она ничего не имела бы против этой жизни на природе, если бы не штабс-ротмистр Мальченко. После происшествия с Адонисом на смотру у Суворова этот человек стал очень сильно её раздражать. В лагере же придётся видеть его ежедневно, жить с ним бок о бок, в парусиновой палатке по соседству, выполнять его указания, делить с ним трапезу...

Ординарец из штаба доставил корнету Александрову пакет с приказом: завтра выйти на дежурство по полку. Остаток вечера Надежда приводила в порядок полную парадную униформу: после учений кое-где на мундире оторвались пуговицы, на белых чакчирах и на суконной крышке ташки было полно лошадиной шерсти, латунная оковка ножен потускнела.

В двенадцать часов пополудни она, одетая как на парад, встретилась в штабе с прежним дежурным офицером. Они вместе вышли к полковой гауптвахте: столбу с колоколом для вызова караула и повозке с полковой казной, установленной на деревянном помосте. Её охранял пеший часовой с карабином на плече. Офицеры осмотрели печати на денежных ящиках, поздоровались с новым караулом из шести рядовых при одном унтер-офицере, выслушали рапорты всех дежурных по эскадронам и командам, побывали в караульном помещении и карцере, подписали рапорт о наличном составе полка и отправились к полковому командиру.

Приняв рапорт, он как бы между делом сообщил корнету Александрову, что вопрос о его назначении на должность командира взвода днями будет решён, вакансия открывается, но в другом эскадроне — майора Павлищева, и согласен ли корнет на этот переход?

   — Так точно, господин полковник! — радостно выпалила она.

   — Да, — задумчиво сказал командир, — мне тоже кажется, что хорошему офицеру всё равно, где служить... А с генерал-лейтенантом Суворовым, вероятно, был знаком ваш батюшка?

   — Нет.

   — Ну тогда кто-нибудь из родственников?

   — Никто, ваше высокоблагородие.

Полковник посмотрел на Надежду и прекратил свои расспросы, отпустив нового дежурного офицера восвояси. Воодушевлённая новостью, Надежда всю ночь не смыкала глаз и не давала покоя караулам, до утра пять раз обойдя все посты.

Вместе с приказом о переводе в другой эскадрон ей была выдана и казённо-офицерская лошадь. Точно по мановению волшебной палочки развязался целый узел проблем с Адонисом. Через посредство полкового командира она купила, и очень недорого, строевую лошадь офицера, уходящего в отставку. Это был вороной жеребец Алмаз, чем-то напоминающий Алкида.

Завёлся у неё и денщик. Из четырёх кандидатур, ей предложенных, Надежда выбрала рядового Зануденко. Ему исполнилось тридцать восемь лет, двадцать из которых он провёл в Мариупольском полку, в битве при Аустерлице получил ранение и вскоре после этого был признан негодным к строевой службе. Недолго она смотрела в тёмные глаза гусара и слушала его речь, по большей части состоявшую из отдельных слов и междометий. Таких дураков немало есть во всех полках и эскадронах. Они медлительны, забывчивы, им надо по сто раз объяснять одно и то же. Но это для неё лучше, чем бойкий и сообразительный слуга, слишком многое замечающий за барином.

Так кончилась первая её весна в Мариупольском полку.

Солнечным июньским утром Надежда, сидя верхом на Алмазе, выехала из Березолуп по направлению к деревне Голобы, где находился штаб эскадрона майора Павлищева. За ней на казённо-офицерской лошади ехал Зануденко и вёл в поводу Адониса, нагруженного вьюками. Вьючная лошадь за сто рублей серебром при стандартной цене на неё двадцать — что-то новенькое на конном рынке Малороссии. Но такова плата за новичка, взимаемая Наглостью с Неуверенности.

4. КОМАНДИР ВЗВОДА

Мариупольский гусарский полк, как сообщество людей, где ей теперь предстояло обретаться, Надежда открыла для себя не столько на смотрах и манёврах, сколько на офицерских обедах, ужинах и балах, сопровождавших эти военные мероприятия. Наконец-то она увидела всех мариупольцев: тридцать четыре корнета, двадцать поручиков, десять штабс-ротмистров, шесть ротмистров, четырёх майоров, одного подполковника и полковника, съехавшихся в Луцк вместе со своими взводами и эскадронами из окрестных сёл и деревень, где обычно они квартировали. Только эти семьдесят шесть человек и олицетворяли для неё, как и для других офицеров, само понятие «полк».

Ещё раз восхитилась она мудростью и дальновидностью государя, избравшего для её службы 9-ю дивизию генерала Суворова и гусарский полк, где шефом числился в это время Алексей Петрович Мелиссино, настоящий боевой генерал, а не придворный. Слава Богу, не было здесь наследников крупных состояний, которые, швыряя деньги без счёта направо и налево, невольно задевали бы достоинство своих малоимущих товарищей-однополчан. Не было здесь и Голицыных, Салтыковых, Долгоруковых, Апраксиных, Шереметевых, Гагариных, Волконских, Трубецких, Прозоровских и прочих представителей старинной русской аристократии, которые вечными своими претензиями на особую роль и особое место осложняли бы взаимоотношения в полковом обществе. Не было здесь и выскочек гвардейцев, которые, кичась связями при дворе, делали бы молниеносную карьеру.

Здесь чинно, тихо и усердно служило мелкое российское дворянство, малороссийское и польское, не имеющее крестьян. Честные и храбрые люди, но безо всяких амбиций, они начинали службу порой с нижних чинов в этом же полку, по пять-семь лет ходили в корнетах, поручиках, штабс-ротмистрах, жили лишь на жалованье, не имея никакой поддержки от родителей.

Нет, не пили здесь шампанское за обедом, не проигрывали в карты сотни и тысячи рублей, не ездили на арабских лошадях, не шили повседневные мундиры из английского сукна. Просто и скромно, исходя из годового жалованья корнета в двести рублей серебром и поручика в двести тридцать семь рублей, штабс-ротмистра и ротмистра в триста сорок рублей да с прибавлением «столовых» денег, выдаваемых каждому офицеру, здесь строили свою жизнь и не чурались ни удовольствий, ни развлечений, доступных им по средствам и возможностям.