С любовью, верой и отвагой

   — Давно ли вы из Петербурга? — спросил Дымчевич у Надежды.

   — Месяц, господин майор.

   — Служили, часом, не в уланском полку великого князя цесаревича Константина Павловича?

   — Нет.

   — Что ж, у меня в эскадроне есть вакансия. Я беру вас к себе.

   — Премного благодарен за доверие, господин майор.

   — Свои бумаги отдадите полковому адъютанту. Потом отправляйтесь в село Рожище. Штаб моего эскадрона там. Временно примете взвод поручика Докукина, который в отпуске.

   — Слушаюсь, господин майор.

   — Через две недели прошу пожаловать в Луцк, на благотворительный бал, который даёт моя жена. Там и представитесь всему полковому обществу.

   — Спасибо за приглашение. Честь имею откланяться, господин майор! — Надежда щёлкнула каблуками и чётко повернулась кругом.

   — О, да у вас ташка необразцовая! — воскликнул Дымчевич. — Где вы её заказывали?

   — В Вильно.

   — Они вам выложили галун «городками», кои отменены в середине прошлого года. Надобно теперь иметь галун совершенно гладкий...

За исключением этой детали её знакомство с новым командиром прошло удачно, и Надежда, уже больше уверенная в себе, отправилась в село Рожище, что находилось вёрстах в двадцати от Луцка, на берегу реки Стырь. Старший в эскадроне офицер, штабс-ротмистр Мальченко, принял её совсем неласково.

Что ему не понравилось в корнете Александрове, одному Богу известно. Может быть, мундир из английского сукна, в то время как сам Мальченко довольствовался отечественным, весьма грубой выделки и ценою по четыре с половиной рубля за аршин. Может быть, юный возраст и при таком возрасте офицерский чин, потому что Мальченко в свои семнадцать лет был только сержантом и никаких наград не имел.

Но прицепился он к ней из-за верховой лошади. Надежда говорила ему, что по установлению императора Павла I она имеет право на строевую лошадь безвозмездно от казны. Штабс-ротмистр отвечал ей, что на одной лошади офицеру служить несподручно, а надо иметь по крайней мере три: две собственных, строевую и вьючную, и третью от казны строевую, которую в полку выдадут по мере возможности, но сейчас свободных казённо-офицерских лошадей у них не имеется. Ни о чём таком она не знала, а если бы знала, то, наверное, не заказала бы в Вильно лишнюю мундирную пару, отделанную золотом.

Из Рожищ Мальченко отправил Надежду дальше — в деревеньку Березолупы, где квартировал взвод поручика Докукина, но пригласил вечером быть у него в доме, чтобы познакомиться со всеми офицерами эскадрона. Существовала такая традиция: свободное от службы время офицеры обычно проводили на квартире своего командира, который держал открытый стол для всех. Так складывалась полковая семья, полковое товарищество, где всё было общее — честь, труды, опасности, награды и наказания.

Вступление в этот закрытый для чужаков круг и должна была сегодня отметить Надежда. Ей следовало угостить будущих сослуживцев. В местном шинке она взяла в долг три бутылки настоящей мадеры. Хозяин, поговорив с новым офицером, охотно открыл для него кредит.

Трёх этих бутылок хватило. В Мариупольском полку, как поняла Надежда, пили в меру. Хорошее вино украсило скромную вечернюю трапезу у штабс-ротмистра, которая состояла из пшённой каши и биточков. Мальченко, пропустив стакан вина, раздобрился и предложил юному корнету помощь в приобретении лошади. Эта лошадь, как и следовало ожидать, имелась у него самого. Кличка её была Адонис, масть — настоящая гусарская, то есть серая, рост в холке — два аршина и два вершка, что также отвечало уставным требованиям, возраст — семь лет.

   — А цена? — спросила Надежда.

   — Сто рублей серебром.

Офицеры эскадрона, сидевшие за столом: поручик Сошальский, корнеты Коциевский и Увалов — переглянулись между собой, но промолчали. Надежда почувствовала подвох. Но какой — этого ей никто сейчас не скажет, потому что она — новичок.

Утром солдат привёл Адониса. Это был серый в яблоках мерин средних породных достоинств. Всё в нём было бы ничего, если б не уши, довольно длинные и как-то странно висящие в стороны. Надежда села в седло, подобрала повод. Мерин пошёл шагом, потом, по её команде, и рысью. Она попробовала поднять его в галоп с левой ноги. Это не удалось. Галоп Адонис начинал только с правой, и никак иначе. Он вообще почти не реагировал на действия шенкелей, но очень сильно упирался в повод.

Это была типичная солдатская лошадь из шеренги. Таких ещё в Конно-Польском полку, после гибели Алкида, через руки Надежды прошло несколько. Рядовые, как правило, ездили в шеренгах с отпущенными шенкелями, только на одном поводу. Но в сомкнутом строю этого было достаточно. Офицерские же лошади на учениях и в бою ходили поодиночке, занимали в схемах построений особые места. Потому их выездка требовала большей сложности и точности.

Тут на поле появился взвод Докукина, и её догадка об Адонисе подтвердилась. Надежда хотела встать на место взводного командира перед фронтом — мерин изо всех сил артачился и брыкался. Он тащил её в шеренгу. После короткой борьбы она дала ему волю, и конь сейчас же привёз её на правый фланг, к старшему взводному унтер-офицеру. Заняв это место, он выполнил со взводом все учебные эволюции без малейшего управления со стороны своей наездницы.

Вот тут господин Мальченко был абсолютно прав: эта лошадь выезжена хорошо. Только Надежде она совершенно не подходит, потому как взята прямо из солдатского строя. Красная ей цена — пятьдесят — шестьдесят рублей. А те сто, которые запрашивает за неё почему-то штабс-ротмистр, — просто вымогательство, обман, насмешка над несмышлёнышем корнетом.

Мальченко внимательно наблюдал за ездой нового офицера. Он понял, что перед ним — опытный всадник. Подъехав к Надежде, он осыпал её похвалами, равно как и своего Адониса.

   — Из дружеского расположения к вам, Александров, — сказал штабс-ротмистр, — я даже могу отдать вам эту отличную лошадь в долг...

   — На какое время?

   — До тех пор, пока вам не пришлют денег из дома. Ведь для вашего отца, вероятно, сто рублей — не такая уж крупная сумма...

Хитрые и злые глазки Мальченко остановились на прекрасно сшитом ментике корнета, надетом по зимнему времени в рукава. Он ждал ответа. Надежда молчала. Потом быстро взглянула на него и опустила голову:

   — Хорошо. Я возьму у вас эту лошадь.

«Чёрт с тобой и с твоим мерином! — думала она. — Ради моей службы в этом эскадроне. Ради добрых отношений со всеми вами, мариупольцами... Если это, конечно, мне поможет!»

Вечером она села писать письмо начальнику военно-походной канцелярии его величества графу X. А. Ливену. Наступил тот самый трудный случай, о котором говорил ей государь. Ей срочно была нужна помощь — рублей пятьсот ассигнациями [35], чтобы заплатить долг Мальченко и купить кое-что из конских принадлежностей. Не имело никакого смысла описывать графу её приятную жизнь в Вильно и тысячу соблазнов этого города, где, вкушая блага цивилизации, она немного вознаградила себя за суровую службу рядового Соколова. Требовался какой-то другой аргумент, и она нашла его:

«...издержав деньги, полученные при отъезде, на мундир, получил всё необразцовое и здесь должен переделывать и не имею на что купить лошадь и нужные к ней приборы...» [36]

Она надеялась, что государь простит ей эту маленькую ложь во спасение. Он ведь бывал в Вильно и, наверное, — пусть даже инкогнито — тоже посещал эти великолепные кофейни с бильярдом, эти рестораны, где играют музыканты и подают изысканные яства, эти магазины, из которых невозможно уйти с пустыми руками...

Но юного франта из столицы ещё не видели полковые дамы, коим не терпелось узнать петербургские новости из первых уст. Надежда много бы дала, чтоб избежать встречи с ними. Однако это было предопределено точно так же, как покупка глупого Адониса у штабс-ротмистра Мальченко. Лишь одно обстоятельство смягчало участь корнета Александрова — полковых дам было не много.