Солнце над Бабатагом

Небо бледнело. Откуда-то снизу блеснул неяркий рассеянный свет, и в ту же минуту на снеговых вершинах вспыхнуло розовое пламя. Все осветилось, и Маринка увидела бездну. Холодок прошел у нее по спине. Она ехала над пропастью по козьей тропинке. Тропинка была так узка, что лошадь едва могла поставить копыта. А там, далеко внизу, виднелись прилепившиеся к скалам крошечные, как гнезда ласточек, аулы горных таджиков. Слезть с лошади было нельзя. Спешившись, всадник обязательно ступил бы в пустоту… Временами тропинка почти совсем пропадала, оставались лишь едва заметные выступы почвы, и лошади, пугливо храпя, выбирали место, куда ступить. Маринка похолодела, увидев, что из-под ноги идущей впереди лошади откололся кусок породы. Медленно отвалившись, глыба с глухим шумом обрушилась в пропасть. Девушка освободила стремена и зажмурилась, вся подавшись вперед. Ей показалось, что она стала легче воздуха. Она перевела дыхание; лошадь, как кошка, прошла опасное место.

Поехал казак на чужбину далеку На верном коне, на своем боевом… беспечно пропел позади Маринки густой, низкий голос. Она осторожно оглянулась и встретилась взглядом с лихими глазами Харламова.

— Ну как, сестричка? — спросил он, улыбаясь. — Воздух-то какой? Благодать!

Маринка открыла было рот, но ничего не сказала, боясь потерять равновесие…

Передние остановились. Это было, новое испытание, потому что стоять над пропастью было гораздо страшнее, чем двигаться. Оказывается, произошла встреча. И теперь проводник и вышедший из-за поворота тропинки старый таджик, гнавший перед собой ишака, размахивая руками, горячо говорили что-то друг другу. Таджик решительно кивнул головой, нагнулся и сильным движением столкнул ишака в пропасть.

— Амин! — сказал он, оглаживая бороду и заглядывая в бездну, откуда доносился все удаляющийся гул…

Эскадрон тронулся дальше по горному карнизу. Встречный таджик шел впереди до тех пор, пока тропинка не свернула на плоскогорье. Здесь Иван Ильич объявил большой привал.

— Ну и дорога, — говорил он, присаживаясь на большой камень рядом с Ильвачевым, — Как последний поворот проезжали и мой Мишка оступился, у меня в животе холодно стало. Упадешь — костей не соберешь.

— Далеко еще нам? — спросил Ильвачев.

— Верст десять, но они стоят тридцати. И все-таки мы очень сократили дорогу, а то бы и до завтрашнего дня не дойти… Да, дела… Я вот думаю, друг Петя, вспомнят ли о нас когда-нибудь в этом краю. Как думаешь? А?… Все же здорово нам достается.

— Такие дела не забываются, — сказал Ильвачев.

— Добре. Значит, нас не забудут?

— Никогда.

Они помолчали.

— Смотри, Парда загрустил, — заметил Иван Ильич, показывая на юношу, который, опустив голову, сидел неподалеку от них.

— Узнал, что скоро будут увольнять старых бойцов, и по Латыпову тоскует. Не хочет расставаться, — пояснил Ильвачев.

— Парда! — окликнул Ладыгин. — Поди сюда!

Юноша подошел.

— Садись, — подвинулся Ладыгин.

— Ты что, скучаешь? — спросил он, заглядывая в смуглое лицо юноши.

— Латыпов жалко. Джуда якши одам, — тихо сказал юноша.

Иван Ильич дружески похлопал его по плечу.

— Ничего, друг, не горюй.

Парда грустно вздохнул.

— Да, я слышал, твой аксакал из Ак-Тюбе Мирза-Каракул ушел к басмачам, — сказал Ладыгин.

— Мы тоже слышал.

— Может, еще увидимся с ним?

— Мы будем Мирза-Каракул своя рука башка резил, — раздувая ноздри, сказал Парда. — Вутедаким манером, — Он медленно провел по шее ладонью. — Мирза-Каракул яман одам — плохой человек. Дехкан мучил. Вода мало давал. Мы пойдем, товарищ командир? Можно? Андрюшка звал.

— Ну иди, иди…

Парда встал и легкой походкой горца пошел к коновязи, откуда, как теперь приметил Иван Ильич, Латыпов делал ему какие-то знаки.

— Это кто ж такой — Андрюшка? — спросил Ладыгин, взглянул на Ильвачева.

— Андрюшка? Да Латыпов. Они с ним большие приятели. Латыпов его и по-русски учит.

Иван Ильич посмотрел на подходившего к ним Крутуху, который неслышно ступая мягкими ичигами, нес сверток под мышкой.

— Покушайте, товарищ комэск, — предложил тот, опускаясь на камень и развертывая большой кусок вареной баранины.

— А ты уж позаботился, — сказал, улыбаясь, Ладыгин.

— А как же! Когда вы сами о себе не заботитесь.

— Ну-ну, спасибо… Ильвачев, давай закусим немного…

После малого привала всадники вновь потянулись по козьим тропинкам.

Впереди, где вместе с головным дозором ехал проводник, послышались крики. Ладыгин, подняв голову, увидел висящий над отвесной бездной карниз. На кольях, вбитых в расщелины скал, покоился обветшалый деревянный настил.

Колонна медленно двинулась по воздушной дороге. Временами колья потрескивали. Из-под копыт лошадей падали в пропасть куски сгнившего дерева, шурша сыпался щебень.

Лошади всхрапывали, вытягивали шеи и осторожно ставили ноги, дрожа всем телом, потея от ужаса…

За поворотом тропа свернула в горы. Начался почти отвесный подъем.

— Мана! Э-э-эй! — указал проводник в голубую даль. — Мана кишлак Гилян!

Бойцы, тяжело дыша, выходили на гребень. Все молча смотрели вниз, где в скалистой котловине лежал кишлак Гилян.

Солнце садилось. В горах протягивались длинные тени. Люди вели лошадей в поводу по отлогой дороге. На окраине кишлака толпились дехкане. Они тихо переговаривались между собой, делясь замечаниями, с любопытством поглядывая на приближающихся незнакомых людей.

Вихров удивился, увидев, что два старика с бородами по пояс держат на медных подносах виноград и лепешки. Он еще более удивился, когда увидел женщин с открытыми лицами.

Иван Ильич остановил эскадрой, подозвал Гришу и вместе с ним вышел вперед.

От притихшей толпы отделился стройный старик. Он подошел к Ладыгину и заговорил, приложив руку к сердцу.

— Это старшина кишлака — аксакал, — переводил Гриша. — От имени жителей он приветствует нас. Говорит, вчера тут были басмачи, увезли трех красивейших девушек, угнали две сотни баранов. Говорит, никто из жителей еще не видел русских. Они думали, что мы спускаемся с неба… Очень удивляются, как мы могли пройти с лошадьми по такой дороге… По ней давно не ездят. Дорогу, говорит, строил сам Чингисхан…

— Поблагодари аксакала и жителей за радушный прием, — сказал подошедший Ильвачев. — Скажи, что мы, русские, их братья и хотим им только добра… Передал? Скажи, что мы пришли наказать разбойников — басмачей. А сейчас мы просим у них гостеприимства, так как люди и кони очень устали и нуждаются в отдыхе.

Выслушав Гришу, аксакал сказал что-то народу.

Дехкане, среди которых, как оказалось, было много переселенцев из Индии, обступили бойцов. Приветливо улыбаясь, они приглашали их войти в кишлак.

По предложению аксакала Иван Ильич сам отобрал помещение для» эскадрона. Это был большой обнесенный высокими дувалами двор на окраине кишлака, выходивший к широкой долине, откуда ожидались басмачи.

Вся постройка походила больше на крепость и надежно запирала выход из ущелья.

— Гляди, Петя, какой обстрел хороший, — говорил Ладыгин Ильвачеву, с довольным видом поглаживая отпущенную им пышную бороду. Он показал на долину, где в глубине за садами виднелось ущелье, ведущее отсюда к кишлаку Шут. — По этому ущелью бригада погонит Казахбая на нас. Ну, а мы тут возьмем его в шоры. Сначала встретим огнем, а потом в шашки ударим.

— Ты не находишь, что у нас маловато бойцов? — спросил Ильвачев. — Пятьдесят человек.

Ладыгин пожал плечами.

— Ничего не поделаешь, в полку совсем мало народу… Ну, пойдем поищем помещение для штаба, — предложил он.

Под штаб была занята одна из глинобитных кибиток.

Иван Ильич пришел в изумление, увидев в кибитке камин.

— Смотри, камин! — говорил он, обращаясь к Ильвачеву. — Культурно люди живут. В долине топят по-черному, а тут достижение. Крутуха, тащи дров, затапливай!

Кищлак Гилян отличался и внешней отделкой строений. Искусно вырезанные из дерева бордюры и наугольники украшали террасы. Узкие улицы, где вторые этажи выступали над первыми, напоминали средневековый город.