Солнце над Бабатагом

— На, пей! — ласково сказала она.

Вихров с трудом приподнял голову, потянулся к кружке и упал лицом в горячий песок… Сашенька нагнулась и тронула его за плечо. Почувствовав прикосновение ее руки, он поднял голову… но увидел Маринку.

— На, на, пей! Тебе лучше будет, — поднося флягу, ласково говорила она.

Вихров провел рукой по лицу, словно отгоняя видение…

— Ну пей же, пей! — настойчиво повторила Маринка.

— Не надо. Пей сама, — прохрипел Вихров, отстраняя флягу рукой и глядя на почерневшее, с ввалившимися щеками лицо девушки.

— Я только что напилась, — тихо сказала она. — У меня была полная фляжка. Тут два глоточка осталось.

Вихров с благодарностью взглянул на нее.

— Хорошо… Я только глоточек. — Он взял флягу дрожащей рукой и, захлебнувшись от восторга, припал к ней сухими губами…

— Ну как, товарищи, второй эскадрон? — раздался над ним голос Федина. — Бодрись, бодрись! Не падай духом! Устали? Пить хочется? Ничего, много терпели, потерпим еще немножко. Буденновцы никогда еще духом не падали!

— И всегда, стало быть, победы одерживали.

— Правильно, товарищ Харламов!

— Скоро ли нам выступать, товарищ военком? — тихо спросил чей-то голос.

— А вот жару переждем и по холодку двинем дальше. А победа, вот она — за этой горой, — показал Федин на дальний бархан.

Он еще поговорил с бойцами и направился дальше…

Над такырами лежала тихая ночь. Меж черневших у колодцев войлочных юрт спали вповалку всадники Абду-Саттар-хана. В воздухе стоял тяжелый запах давно не мытого тела. Тут же находилось множество оседланных лошадей, привязанных за ногу к вбитым в землю приколам. Поодаль чернели горбатые фигуры верблюдов подошедшего из песков каравана афганских купцов. Караван-баши вначале побоялся опасного соседства, но делать было нечего: усталые верблюды не могли двигаться дальше. Пришлось расположиться рядом с басмаческой бандой.

Абду-Саттар-хан сидел в юрте и при свете плошки ел мясо, раздирая его руками. Тут же находились казначей Саид-Абдулла и Чары-Есаул, исполнявший должность начальника конвоя Абду-Саттар-хана. Это был дородный человек с хищным носом, нависшим над густыми черными усами.

— Пусть покроется язвами проказы тело мое, если я не сказал истины, — говорил Чары-Есаул, сверкая разбойничьими глазами из-под бровей. — Я видел все сам. Все лежат — и люди, и лошади. Мы можем взять их голыми руками; господин.

Хан громко рыгнул, отложил мясо и, запив его кумысом из деревянной чашки, вытер жирные руки о сапоги.

— Где они? — спросил он, быстро взглянув на Чары-Есаула.

— Я видел их на расстоянии двух ташей отсюда.

— Хорошо, — сказал хан. — Ночь дана богом для сна. Мы атакуем их утром. А сейчас я хочу отдохнуть.

Чары-Есаул хитро прищурился.

— Таксыр, — заговорил он смиренно, — не мешает великому мужу вспомнить о бренной плоти. Уже несколько дней ваше благородное тело не согревалось теплом женщины.

Абду-Саттар-хан выжидающе посмотрел на него.

— А что у тебя есть?

— Не у меня, господин, а у него, — Чары-Есаул кивнул на Саид-Абдуллу.

— Ваша светлость, вот уже два месяца у меня живет прекрасная русская девушка, — заговорил Саид-Абдулла. — Она ждет вашей ласки.

— К ней никто не прикасался?

— Что вы, ваша светлость! Разве я смел бы предлагать ее вам?

— Хорошо, — сказал Абду-Саттар-хан, — приведи ее. А ты, Чары-Есаул, помоги мне раздеться.

Опираясь рукой, хан поднялся с ковра. Чары: Есаул стащил с него два ватных халата и, поклонившись, вышел из юрты.

Оставшись один, хан опустился на молитвенный коврик и совершил полуночной намаз. Потом, взяв небольшое овальное зеркальце, он оглядел свое матовое лицо с подбритыми по-английски усами.

В дверях послышался шорох. Хан оглянулся. Саид-Абдулла втолкнул в юрту девушку, прикрытую лишь распущенными до колен волосами.

— О, ты хороша! — вкрадчиво заговорил Абду-Саттар-хан, мягко подходя к девушке и беря ее руку. — Ты полюбишь меня?

— Пустите меня! — вскрикнула Даша. — Что вам от меня нужно? За что вы меня мучаете?! Я домой хочу!.. Пустите меня!..

Чары-Есаул, отославший Сапд-Абдуллу, затаив дыхание, прислушивался к прерываемому восклицаниями шуму борьбы за стеной.

В соседней юрте Зара, старшая жена Абду-Саттар-хана, тоже услышала крики. И теперь она, красавица афганка, которую хан не любил и собирался продать, приподняв сюзане, заменявшее дверь, старалась угадать, что происходит в ханской юрте. Она чувствовала ненависть к этой девушке, отнимавшей у нее любимого человека, и вместе с тем жалела ее.

Чары-Есаул вздрогнул: за стеной послышался пронзительный крик. Думая, что нужна его помощь, он вбежал в юрту.

Абду-Саттар-хан, с лицом, покрытым красными пятнами, бил плетью лежавшую на ковре девушку.

— Эта змея укусила меня! — произнес он сдавленным голосом, — Отдай ее джигитам… Скажи, что я дарю ее им.

Чары-Есаул нагнулся, схватил девушку за руку и молча поволок ее за собой.

Но он не собирался отдавать ее никому. Он накинул свой халат на плечи плачущей девушки.

— Тише! Не плачь! — сказал Чары-Есаул. — Я спасу тебя. Только молчи.

— Правда? — Даша, прижав руки к груди, широко раскрыла глаза.

— Да! Только тише. Нас могут услышать. Пойдем.

Чары-Есаул, озираясь по сторонам, повел Дашу мимо спавших всадников.

Воздух свежел. Вдоль кочевья пробежал ветерок. Звезды уже не сияли так ярко и, постепенно принимая тускло-фиолетовый цвет, скатывались к бледневшему горизонту. Приближался рассвет. В полумгле зачернели юрты, купол колодца, стоявшие на приколах и опустившие головы лошади.

Даша дрожала, зябко поджимала босые ноги. Она уже устала, когда ее спаситель сказал:

— Стой. Подожди меня тут.

Даша присела под барханом. Радость, было нахлынувшая на нее, уступила место тяжелым думам. Не бу» дет ли ей хуже? Уж очень сомнительный вид был у ее спасителя с разбойничьими глазами. Убежать? Нет, бежать было некуда. Вокруг на десятки верст лежали безводные пески… «Дедушка, милый», — позвала Даша и, опустив голову на колени, тихо заплакала…

Послышался быстрый конский топот. Кто-то скакал. Даша подняла голову. К ней подъехал Чары-Есаул. — Давай руку! Садись! — сказал он. Чары-Есаул усадил девушку впереди себя, поправился в седле и погнал лошадь галопом…

Синие предрассветные сумерки все больше бледнели. В воздухе повеяло свежестью. В кочевье начиналось движение. У колодца послышались булькающие звуки воды.

Абду-Саттар-хан, одетый по походному, стоял у своей юрты и, недоумевая, куда мог деться Чары-Есаул, курил английскую сигарету.

Светлевшая на горизонте полоса окрасилась в розовый цвет.

Хан докурил сигарету и хотел было послать поторопить Чары-Есаула, но тут вдали послышался бешеный конский топот. В стороне часто защелкали выстрелы. Он повернулся на выстрелы и ясно увидел на фоне зари черные силуэты быстро скачущих всадников. В их руках сверкали клинки.

Теперь и с другой стороны послышался конский топот.

Абду-Саттар-хан закричал и, путаясь ногами в ножнах никелированной сабли, побежал к тому месту, где была его лошадь. Он не успел добежать. Парда пустил своего коня на него. Хан выхватил маузер, но клинок джигита со страшной силой упал ему на голову, мелькнуло что-то похожее на белое облачко, и, вытянув руки вперед, Абду-Саттар-хан повалился на твердый такыр.

Зара тоже услышала конский топот. И хотя она была очень сердита на хана, чувство любви заговорило. — В длинной, до пят, белой рубашке, с распущенными по плечам тонкими косичками черных волос и висевшей на груди завеской монет Зара побежала к нему. Но она опоздала. Это и было то белое облачко, которое перед своей смертью увидел Абду-Саттар-хан…

Такыры дрожали от конского топота. Искусно нацелив полки, Петров со всех сторон обрушил их на кочевье. Застигнутые врасплох, басмачи группами и поодиночке бросились в пустыню, но всюду попадали под удары буденновцев…