Пером и шпагой

т, выходит, мне и хлеба не надобно. Коли нужда явится - тебя, брат, тоже сожру, и на тот день сытым буду!

- Душегуб ты, Алешка, - сказал Бестужев-старший, вставая. - Не токмо кровь на тебе, а и...крамола! Вор ты, погубитель...

Канцлер, побелев, вцепился в брата; Михаила Петрович как-то извернулся и огрел его дубиной своей вдоль спины. Но не рассчитал сил. Великий канцлер прямо перстнями, да в лицо ему - рраз! Покатился старый вельможа с лестницы, а за ним и палка его - тык-тык-тык по ступенькам.

Внизу завизжала карлица:

- Батюшка Михаила.., ой, родненький мой!

- Цыц, - сказал ей тот, поднимаясь. - Цыц, Нюшка... Встал старый дипломат, смахнул кровь с лица, а наверху - канцлер. И поклонился брат брату - старший младшему:

- Ну, спасибочко, братец, за привечаньице. Угостился я славно. Но с сей минут - враг я тебе кровный и страшный!

И - ушел, грохоча палкой. А канцлер в тот же день запил. Пил много, в похвальбе и в лютости. Да все с актерками итальянскими. Опять Санти, опять Функ, опять Прассе... На пятую ночь разгула, в самый-то его угар, ворвалась жена - графиня Альма Беттингер (пиявица, чтоб ей сдохнуть, которую он еще молодым из прусских земель вывез).

- Встань! - сказала по-немецки, ибо другого языка не ведала. - Встань, хоть мертвый встань. Тебя императрица зовет...

Актерок прочь выгнали. Бестужев лег на диван, закатал рукав камзола. Тупо и пьяно смотрел старик, как нож цирюльника рассек ему руку. Черная густая кровь, перекипев от бешенства, хлыстом ударила в чашку...

- Еще, - велел канцлер, и ему подставили вторую посудину. - Не жалей! - И щедро наполнил кровью третью чашку (последнюю).

Встал. Пошатнулся. Вытер лысину льдом. Натянул парик. Поехал...

Летний дворец, строенный посреди Летнего сада, был в этот час темен, как гробовина. Лакейский люд притомился - дрыхнул теперь по углам, где ночь застала. Императрица, кутаясь в меха, как привидение блуждала среди зеркал мутных и неровных; колебалось всюду ее неяркое отражение.

- Пришел? - прошептала она с яростью, и часы в глубине дворца пробили трижды. - Ну, то-то!.. Проспал ты все, пропил! Из чужих уст стороной узнаю, что Австрия с Парижем хотят сделаться купны, старую вражду презря, а ты... Ты это знал?

- Давненько примечаю, - соврал Бестужев, оторопев - Так отчего же молчал, черт ты старый?

- Прости, матушка, - низко склонился канцлер - Но венский граф Эстергази сие не признает за правду... Слухи то, фальшь! Да и сама посуди: может ли так статься, чтобы Людовикус, друг Фридриха Прусского, и вдруг в политике с венской императрицей совокупился... Потому и молчал, что не верю тому!

- Уходи, - гневно отвечала ему Елизавета. - Грех на тебе, канцлер! Великий грех...

К весне уже растеплело. Почернели в саду деревья. За Литейной частью кто-то невидимый истошно вопил (видать, грабили). Над каналами волокло туманец.

Канцлер, выгребая ноги из талых сугробов, брел к саням.

Рукава камзола его были мокры от крови.

- Езжай, соколик,