Старший брат царя. Книга 2

— Некого мне называть.

— Назовешь. Не ты, так Аким. Свои муки он выдержал. А велят перед его глазами тебя на куски рвать, все расскажет: и что было, и чего не было.

— Мокруша, ты не веришь моим посулам, так поверь — Бога буду за тебя молить. Выполни мою последнюю просьбу.

— Да недолго тебе молиться осталось! Ладно, выполню, говори.

— Сделай так, чтобы больше не мучился Аким.

— Хорошо, князь, уважу тебя. Не о себе просишь, а о слуге печешься! А теперь помолчим. Идут.

Действительно, дверь отворилась, вошел монах Иммануил:

— Кат, государь приказал вора на малый подвес. Сейчас пожалует.

Мокруша заторопился:

— Ладно, ладно. Ступай, монах, ступай. Тебе тут делать нечего. Ребят крикни. — И скороговоркой Юрше: — Сечь стану, расслабься, не так больно будет. И ори, стыду в этом никакого, а государю удовольствие. До жаровни дойдет, ноги боком держи. — И зашумел на вошедших:

— Чего встали? Валяйте!

Помощники дело знали: свечи зажгли в поставце, ковер от двери к креслу раскатали. Юршу раздели, в одних исподних штанах оставили, к дыбе подвели, ремни на руки и ноги накинули, ворот подкрутили, подвесили. Мокруша спросил, указывая на шрам на плече:— Это что у тебя?

Все было так стремительно, неожиданно, что Юрша не понял вопроса. Пришлось Мокруше дважды повторить.

— Татарская стрела отметила.

— Вона! Болит еще?

— Да хоть и болит. Ты больнее сделаешь.

Мокруша усмехнулся:

— То я по государеву повелению. А это татары. Ребята, ослабьте, чтоб на ногах стоял. Вот, ладно.

Появился подьячий, разложил бумаги на аналое, поставил чернильницу, по перу положил за уши. Иван вошел быстрым шагом, прошел, сел в кресло, распахнул шубу. Позади него стал боярич Федор Басманов, новый царский любимец. Иван сердито уставился на Юршу, тот выдержал его тяжелый взгляд. Каты стояли, опустив головы, они не имели права лицезреть царя. Иван зло, отрывисто вопросил:

— Почему не висит?!

Мокруша, не поднимая головы, ответил:

— Плечевая кость у него татарской стрелой перебита, государь.

На смелые слова палача Иван сверкнул глазами, но напоминание о казанском деле смягчило его:

— Ты больше наломаешь.

— Как прикажешь, государь.

— Пусть уйдут твои хваты... Вот, Юрша, где Бог довел свидеться. Будешь говорить так иль пусть Мокруша язык развяжет?

Продолжая смотреть на Ивана, Юрша спросил:

— О чем рассказывать, государь? Что знать хочешь?

— Для начала поведай, когда возымел дерзость считать себя из великокняжеского рода?

— Впервые услыхал от Харитона Деридуба, когда взял самозванца.

— И в благодарность отпустил Харитошку на волю?

— В этом виновен перед тобой, отпустил. Побоялся, что на дыбе все расскажет и погубит меня. А убить его не хватило силы.

Иван усмехнулся:

— За одно это повесить тебя мало. А как же ты, раб лукавый, осмелился поверить его брехне?

— Тебе, государь, признаюсь как на духу. Поверил потому, что и раньше бередили мне душу отроческие воспоминания. Лик инокини Софии, ее ласки и слезы надо мной.

Иван рассвирепел, вскочил, затряс кулаками над головой:

— Врешь, выблядок! Клевещешь на великую княгиню! Кат, огнем глотку ему заткни!

Мокруша взял раскаленный шкворень и пошел к дыбе. Иван так же быстро остыл, сел в кресло:

- Подожди... Кто такое подтвердить может?

— Никто, государь. Меня с ней оставляли наедине.

— Кто из монахов возил тебя в Суздаль?

— Старец Пантелеймон.

— Старый козел сводничал? Поторопился Господь прибрать его. Аким должен все знать. Мокруша, жив он еще?

— Жив. Послать за ним?

— Потом.

— Государь, — обратился Юрша, — что может знать стражник, охраняющий монастырский обоз? Ничего он не знал и знать не должен.

— Ой, горе тебе, Юрша! Значит, нет свидетелей твоего свидания с инокиней Софией? Значит — врешь мне, государю!

— Воля твоя, государь, верить или не верить.

— Два десятка плетей, чтоб не врал!

Мокруша выбрал плеть, взмахнул со свистом, подошел и начал не спеша бить. Юрша, ожидая первый удар, напрягся всеми мышцами. Плеть обожгла спину, боль жаром обдала все тело и застряла в голове. После второго удара боль со спины перелилась в голову. Вспомнил слова Мокруши и заставил себя расслабиться. На это хватило силы, но стон не сдержал.

Иван, схватившись за подлокотники кресла, подался вперед. Он не услыхал воплей, но стон достиг его ушей. Он видел, как после каждого удара искажалось лицо Юрши, наливалось кровью, видел обильный пот, катящийся по лбу. Мокруша действительно бил мастерски. Следы плетки не пересекались, а ложились рядом. Сразу после удара возникшая белая полоса постепенно краснела, на ней появлялись маленькие бисеринки крови, потом синела и надувалась желваком.

Иван считал удары, после пятнадцатого произнес:

— Хватит... Теперь понял: государю нельзя врать?

Тут произошло неожиданное: Юршу забила дрожь, лицо его посинело, посерело, и он вдруг уронил голову на грудь и повис мертвецом. Мокруша, привыкший ко всему, рванулся в угол, схватил бадейку и вылил на него воду. Тот продолжал безжизненно висеть. Кат связал кусок пакли, зажег ее и дым направил под нос. Юрша вздрогнул, затрясся и постепенно пришел в себя.

— Государь, — сказал Мокруша, — дозволь дать ему воды.

Иван, казалось, ничего не слыхал. Он с каким-то диким животным любопытством следил, как оживал человек. Когда Юршу перестала бить лихорадка и он обвел взглядом пытошную, царь, откинувшись на спинку кресла, произнес:

— Напой.

Юрша жадно выпил поднесенный к губам ковшик. Мокруша вытер его лицо и шею ширинкой. Помолчав какое-то время, Иван спросил:

— Теперь скажи, какие виды на тебя имел тать Кудеяр?.. Ну, что молчишь? Язык проглотил? Или еще полечить плетью?

Юрша ответил хрипло, с натугой:

— Не ведаю то, государь. Харитон поведал лишь, что послал его Кудеяр собрать сведения о сыне великой княгини, а зачем, не сказывал. Думаю, Кудеяр замышлял недоброе.

— То-то, недоброе! А ты замышлял доброе? Какое воровство готовил?

— Воровства не готовил. Хотел уйти в монастырь. Полагал посвятить себя Богу. Замолить свои прегрешения.

— Значит, были прегрешения?! А сообщники, други твои? Бросал?

— У меня не было ни друзей, ни сообщников.

— Опять врешь! Были! Называй! Кто?.. Ах, ты молчишь! Мокруша, кошки! Будешь отвечать? Говори, пока не поздно!

Палач сорвал со стены две многохвостные плети, сунул их в бадейку с водой.

— Ну, чего тянешь? Давай!

...Теперь Мокруша бил по нижней части спины. Первые удары показались менее болезненными, чем от плети. Но с каждым ударом боль возрастала. После пяти ударов палач поменял кошку. Краткий перерыв не принес облегчения, отчаянная боль все сильнее и сильнее заливала поясницу. Юрша потерял контроль над собой, он вопил, выл, а царь радовался:

— Так... Так!.. Говори... Кто?.. Кто научал?.. Стой!.. Ну, кто набрехал о великокняжестве?! Не отвечаешь?.. Бей!.. Засеку! Бей! Сильней! Сильней!

Иван пришел в исступление, вскочил, в такт ударам махал руками, будто в его руках плеть. Юрша последний раз рванулся и повис на ремнях. Царь сразу успокоился и, сев в кресло, послал Басманова за квасом.

Кат, отложив кошку, поливал водой Юршу, пока тот не начал приходить в себя. Потом взял с полки глиняную миску, налил густую жидкость на руку, начал растирать поясницу и спину. Юрше казалось, что на его спине разведен костер, кожа уже сгорела, начинают гореть внутренности. Он не почувствовал прикосновения Мокруши, но немного погодя жар начал стихать. Он вздохнул полной грудью, взгляд прояснился, он увидел царя, пьющего квас из серебряного кувшина, тихо попросил пить. Иван услышал, опустил кувшин:

— Давай ковш. — Мокруша зачерпнул ковш воды и понес Юрше.

Иван остановил его:

— Давай сюда ковш, квасу налью.

Мокруша удивился — царь редко разрешал пытаемых поить чистой водой, крепко соленой — другое дело. А тут дает кваса из собственного кувшина!