Старший брат царя. Книга 2

— Отче! Шесть весен минуло, как ушел я из Кириллова. В царевом войске стрелецким десятником был, теперь сотник. Подарки от государя и государыни получал. Поместье дали мне, дворянином сделали. И возгордился свыше меры. Боярскую дочь полюбил, и она меня выбрала, женихом назвала... Потом первая беда грянула... Отче, язык отнимается...

— Сотвори молитву, сын мой, и продолжай. Догадываюсь, умыкнул без родительского благословения. Велик грех, но Бог многомилостив. Продолжай.

— Отче! Случилось страшнее... Возроптал я на мудрость Всевышнего... Было и благословение родителя, и государь хотел идти сватом... Потом... Потом государь наш Иоанн Васильевич сделал мою невесту своей наложницей!

Юрша зарыдал и ткнулся лицом в тулуп. Пантелеймон положил руку ему на голову. Заговорил, когда тот перестал вздрагивать от беззвучного рыдания:

— Терпи, сын мой. Роптать великий грех... Ибо Господь знает, что творит... Он посылает наказания по грехам нашим... Не суди господ своих... их ждет кара небесная... Терпи и молись... Все минует, заживут раны души твоей...

Юрша не помнил, когда он плакал последний раз, да и вообще плакал ли. А тут вдруг слезы! Он не стыдился своей слабости. Он знал, что старец не осудит его, поймет. От спокойного голоса Пантелеймона, от его простых слов, а может быть, от нежданных слез стало легче на сердце. Появилась уверенность, что его не сломят испытания, какими бы они ни были. И дальше он говорил уже без волнения:

— И еще, отче, пришла беда, совершено великое зло: нарушена клятва, данная тебе, отче, о тайне сына великой княгини Соломонии.

Пантелеймон перекрестился.

— Кто клятвопреступник?

— Стражник Кирилловского монастыря Деридуб. Он рассказал все своему сыну Харитону. Харитон распустил язык. Нашлись люди, которые стали ворошить старое, принялись искать сына Соломонии. И нашли. Пришли и сказали, что аз, Юрша Монастырский, есмь сын великого князя московского Василия, старший брат царя Иоанна.

— Ты поверил и возгордился? О гордыня человеческая, влекущая к гибели!

— Отче! Я поверил, но не возгордился, а испугался. Поверил потому, что свежи воспоминания детства и отрочества. Меня не баловали ласками, а после смерти инокини Софии, мне тогда было без малого шестнадцать лет, я понял, что потерял самого нежного, самого близкого человека... Но то был сон. Потом прошли годы, мне никто не напоминал о прошлом, и я сам старался забыть об этом. Верой и правдой служил государю. А когда посторонние люди начали ворошить прошлое, я испугался, хотя и не робкого десятка...

— Кто эти люди? Опальные?

— Тяжело называть их! Опальные... Хуже. Проклятые Богом и государем! Лесные люди Кудеяра! Летом я ловил Михаила. Им воспользовались крымчаки, привезли его и затевали братоубийственную войну. Теперь именем князя Юрия хочет воспользоваться Кудеяр. Я знаю его силу и поэтому боюсь его. Боюсь не за себя, а за междоусобицу, могут потечь реки крови... Я пришел к тебе просить благословения. Человек слаб. От греха, от соблазна мне нужно уйти в монастырь. Принять схиму, умереть для светской жизни... Благослови меня, отче! Укрепи!

Юрша встал на колени перед ложем и поцеловал восковую руку старца.

— Большие испытания пали на тебя, сын мой. Но ты умолчал о своих греховных деяниях и помыслах...

Началась обычная формула исповеди: нарушались ли библейские заповеди, другие запреты, нравоучения. Юрша отвечал охотно и подробно и чувствовал, как исповедь очищает его, снимает с него тяжесть и наполняет душу радостью. Выслушав ответы, старец сказал:

— Властью, мне данной церковью нашей, отпускаю грехи твои вольные и невольные, в деяниях и помыслах совершенные. Налагаю запрет на уста твои говорить о великокняжеском происхождении. Родителей ты не ведаешь, а в Суздаль возили тебя, чтоб ознакомить с житием в обителях иных. Да сойдет на тебя благодать Господня! Да послужишь ты Всевышнему в ангельском образе. Аминь!

Последовала долгая пауза. Юрша подумал, что старец уснул, он стоял перед ним на коленях, боясь шевельнуться. Вошел Иннокентий и смиренно встал у двери... Старец тихо спросил:

— Иннокентий, это ты? Помоги мне сесть.

Бережно посадили его, худенькое, высохшее тело прислонили к стене. Отдышавшись, он произнес:

— Плохо дело, Юрша... Господь призывает мою душу, а бренное тело цепляется, не отпускает... Давайте помолимся... А завтра посетит меня игумен, скажу ему... В первую неделю поста постриг примешь... А пока молись... Налагаю послушание на тебя: иди на строительство лечебницы нашей монастырской вместе со всей братией, послушниками и доброхотами... Да милостью Божьей врачуется душа твоя... Иннокентий, дашь ему мантику искропану. Ночевать будешь у меня, вон лавка свободная, пока келью определят. А теперь давайте помолимся... Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа...

На ночь Юрша остался в келье старца, Иннокентий постелил ему ветошку на скамейке, сам лег на другой, пододвинув ее к ложу Пантелеймона.

На следующее утро по негромкому призыву колокола Юрша с Иннокентием пошли к ранней заутрене, потом в трапезную — длинное деревянное здание вдоль монастырской стены позади Успенского собора. Здесь питались послушники и доброхоты, монахи имели свою трапезную. По случаю последнего дня масленицы подали наваристую ушицу. Разливал монах большим половником в общие миски на двоих и на четверых, ограничения не было, желающим охотно подливал добавки. Другой монах раздавал хлеб по большому ломтю каждому, хлебная добавка не полагалась.

Юрша ел с хмурым мужиком из одной миски, они быстро опорожнили ее. Потом Юрша выпил ковшик густого кваса, оставшийся хлеб отдал мужику. Тот пожалел его:

— Сразу видать, впервые ты. Есть надо до отвала. Начнется пост, туго будет. Утром просвирка да вода, в обед репа. Каша через день. Дело говорю, наедайся покамест.

Юрша удивился:

— Ты же вольный богомолец, тебя никто не держит. Не нравится, иди домой!

— Знамо дело, никто не держит. Только дома-то не лучше. И, опять же, ребятишек объедать стану. А тут, может, под конец работы денежку дадут.

Строительство больничного корпуса велось в дальнем углу монастыря, около братских келий. Юрша пошел к монаху, распределявшему работы. Тот подозвал парня с носилками и указал, откуда кирпич подносить к каменщикам. Пришлось поспешать — каменщики клали стены споро. Когда накладывали кирпич, напарник порывался рассказать, почему тут работает, но Юрша делал вид, что не замечает этого, не останавливаясь, продолжал работать. Однако ближе к полудню он понял, что таскать кирпич дело не простое, заболела спина и особенно сильно заныла раненая рука. Распрямившись и расправив плечи, он прервал работу. Напарник, воспользовавшись этим, начал рассказ, как он полюбил купеческую дочь, а она вышла замуж за его брата. С горя он подался в послушники.

Рассказчик не окончил, подошел монах, седобородый старик. С усмешкой тихо сказал:

— Устали? Ну, кто из вас еще не падает, с тем понесем.

Юрша с напарником принялись за работу с удвоенным рвением. Видел он, как в келью Пантелеймона прошел настоятель, опираясь па посох. Потом прибежал монашек-посыльный и отвел Юршу к настоятелю.

Вся остальная часть дня до вечерни прошла в бегах. После краткой беседы с игуменом Юрша направился к келарю, передал ему малый вклад, что привез с собой. Написал письмо в Поместный приказ о возвращении государю поместий, так как с частичным секвестром [3] игумен принять поместье не мог. После этого пошел на постоялый двор, отпустил стрельца в Москву и направился в собор к вечерне.

В этот вечер Юрша молился истово, многократно падал на колени, умолял Господа дать ему силы преодолеть искушения дьявола, потому что облегчения не наступило. Наоборот, он почувствовал жалость к себе, сожаление о содеянном! И видел в этом проделки врага человеческого.

Молитвы в соборе не принесли успокоения. Взволнованный и взбудораженный, он предстал перед старцем Пантелеймоном, упал на колени и покаялся в своих греховных сомнениях. Старец приказал пододвинуть скамейку, сесть около него и долго рассказывал, как его по молодости лет искушал бес, как он боролся с ним, с собственной гордыней, с заблуждениями. Иннокентий завесил окошко, чтобы поздний свет кого-нибудь не смутил, лег на лавке, повздыхал, поворочался и уснул, а старец все говорил и говорил. Воспоминания доставляли Пантелеймону удовольствие и придавали ему силу. Он реже останавливался, почти не делал пауз, а говорил ровным тихим голосом. Перед Юршей раскрывалась жизнь сильного человека, осмелившегося противоречить грозному великому князю московскому Василию; вместе с митрополитом Валаамом и Вассианом Патрикеевым посмел обличать его за развод с Соломонией, за что и был сослан в отдаленный монастырь. Потом тайно стал доверенным лицом бывшей великой княгини.