Старший брат царя. Книга 2

Аким с саблей и свечой в руках попятился в опочивальню. Увидел, как стражники втолкнули обратно в избу Харитона, попытавшегося выскочить в выдавленное окно. Свеча осветила его испуганное лицо, это был человек окончательно растерявшийся. Вдвоем они могли бы еще отбиться, но одному сопротивляться не имело смысла. Аким положил саблю, отошел к стене. Полусотник Мирон сел в передний угол; стражники заложили подушками выдавленное окно, засветили еще одну свечу.

— Где второй тать? — спросил Мирон.

— У нас татей нет. Есть гости, — хмуро ответил Аким.

- Чего же гость в окно полез? Где монах?

— Тут аз.Только сейчас Аким увидел маленького монаха в шубе поверх рясы. Под шубой заметен был горб, одно плечо выше другого. Мирон обратился к нему, кивнув на Харитона:

— Этот?

— Тот самый. Харитоном звать. А сбежал Неждан.

— Ну, десятник Аким, где Неждан? В окно сиганул?

— Не видел. Был тут, в избе.

— Ребята, обыскать двор. Пошлите за священником и старостой. А теперь, Аким, где дворянин Юрий Монастырский? Почему в Хлыново не вернулся? Чего молчишь?

— Монастырский для меня барин. Приказал мне вернуться, а сам сел на коня и уехал. Куда — не сказал.

— Врешь, старик, знаешь. Он тебя не раз отцом называл. Где он?!

— Не знаю.

— Вон как ты крутишь! Ребята!

Два стражника схватили Акима, вывернули руки, нагнули. Третий встал сзади с плеткой, ждал знака.

— Где Юрша? Молчишь? Десять горячих ему!

Стражник хлестал во всю силу, сопровождая удары выкриками: «Вьиих! Вьиих!» Аким беззвучно вздрагивал, после десятого удара выпрямился.

— Вспомнил? Говори.

Аким покачал головой:— Хоть убей, ничего не знаю.

Стражники опять нагнули Акима, но Мирон остановил их:

— Погодите. Ты... как тебя? Харитон, знаешь, где Юрша? Говори, пока плетей не отведал.

Тот начал торопливо объяснять:

— Когда Юрша отсель уезжал, говорил, что в Москву. Аким вернулся и сказал, что он в Троицкий монастырь подался. В монахи хочет. — Перехватив злой взгляд Акима, ответил: - Нечего на меня коситься! Влипли, теперь чего молчать!

Мирон согласился:

— Правильно! Когда уехал?

— Выходит, два дня тому...

И тут произошло самое неожиданное. Аким до сих пор не сопротивлялся стражникам, а тут вдруг раскидал их, схватил со стола саблю и с воплем: «Убью гада!» бросился на Харитона. Тот рванулся к двери. Мирон, вылупив бешеные глаза, заорал:

— Держи их! Туды растуды!

В дверях образовалась свалка. Аким вырвался из нее и вскочил на скамью. За ним увязались три стражника с саблями наголо, но первым никто нападать на решался. С полу поднялся Харитон, перепуганный, но невредимый.

— Вот везет дерьму! Жив! Сдаюсь! Не хочу вашей крови. — С этими словами Аким сошел со скамьи и воткнул саблю в пол. Его тут же связали.

В опочивальню вошел отец Нефед, привели старосту и конюха. Мирон начал допрос. Его интересовало, как Юрша относился к старосте, мужикам, бабам. Потом начал спрашивать, кто гостил тут, особенно про Харитона и Неждана. После допроса конюха и старосту высекли, отдали приказ беречь деревню, она отходила государю. О приезжающих сообщать в Броничи наместнику.

Потом поели, попили. Все, что понравилось из добра, забрали себе. Присутствующий при этом староста попытался удержать грабителей: мол, государево это теперь. Его вторично поучили — высекли.

Как рассвело, собрались уезжать. Акима с Харитоном посадили в возок, к ним забрался горбатый монах, и двор опустел.

Староста, кряхтя и держась рукой за спину, запер ворота, покричал конюха, но того и след простыл. Посчитал лошадей, оставшихся в конюшне. Пошел к дому, но остановился, испуганно перекрестился. Он увидел, что разрубленный пополам пес, лежавший у конуры, зашевелился, а из конуры вылез Неждан, посиневший, дрожащий, заикаясь, сказал:

— Никого нет? Пошли в дом, снега прихвати, растирать будешь. Чуть не замерз. Пес погиб, а меня спас, загородил. Никто не догадался в конуру заглянуть. Ты чего жмешься? Высекли?!

Примерно через час он, раскрасневшийся, сидел за столом, допивал и доедал, что осталось от стражников. Староста стоял перед ним и слушал его болтовню. А собравшись уходить, Неждан такое сказанул, что Михей обомлел:

— Нравится мне тут у вас, тихо. А стражников монах привел, ему недолго жить осталось. Опять же, барский двор в лес упирается. Так что мои людишки другой раз приходить будут, пока хозяева не появились. Ты запас еды и питья тут храни, убудет — пополняй, а больше тебя ничего не касается. Тутошнего конюха не меняй. Собаку новую заведи. Да запомни: ты ничего не знаешь. А то у нас ребята бедовые, ненароком придавить могут.

Староста видел, как Неждан вынул из-под поленницы плетеные снегоступы, перевалился через забор и исчез. Подошел Михей к частоколу, заглянул в щель: ничего не видно и следов нет...

Юрша остановился на постоялом дворе близ Троице-Сергиевского монастыря. Перекусив немного и отдохнув, он оставил стрельцу шубу, саблю, поколебавшись немного, отдал и нож. Главные ворота монастыря были закрыты, привратник пропустил его в калитку. Из каморки навстречу вышел и поклонился монах:

— С благополучным прибытием в нашу обитель. Как прикажешь доложить о себе?

Юрша назвал себя, монах недоверчиво окинул его взглядом — государев стрелецкий сотник и вдруг в простом темном кафтане — и протянул к нему опечатанную кружку:

— Пожертвуй на благолепие монастыря.

Он положил рубль серебром. У монаха сразу все сомнения исчезли, с благодарностью низко поклонился и поинтересовался, не будет ли у государева сотника каких пожеланий или приказаний. Юрша расспросил, как найти старца Пантелеймона, прибывшего из Кирилло-Белозерского монастыря.

Предстоящая беседа со старцем волновала Юршу, он еще и еще раз повторял про себя, что должен сказать старцу, что спросить у него. Он полагал — после этого разговора начнется новая жизнь, спокойная и однообразная. Однако сейчас благочестивые мысли постоянно оттесняли воспоминания о событиях недавних дней. Чтобы успокоиться и подготовить себя к беседе, Юрша зашел в Троицкий собор. Гулкая тишина храма нарушалась шарканьем ног десятка молящихся да невнятным чтением Евангелия перед гробницей Сергия Радонежского. Он долго молился. Но молитва не принесла ожидаемого успокоения. А когда народ начал собираться к вечерне и собор наполнился тяжелым гулом, поспешил к выходу.

В наступившей темноте с трудом нашел келью Пантелеймона и тихо постучался. Дверь отворилась, выглянул молодой послушник.

— Старец Пантелеймон тут обитает? Хочу получить его благословение.

Послушник отрицательно покачал головой:

— Немощен старец. Приходи завтра.

— Не могу ждать, брат. Много лет старец Пантелеймон был моим духовным отцом. Ныне я погряз в грехах. Жажду успокоения!

Послушник засомневался:

— Пойду спрошу...

— Скажи, что пришел покаяться бывший послушник его Юрий Монастырский.

Послушник скоро вернулся и впустил Юршу в маленькую келыо, увешанную пучками сухих трав и пахнувшую сеновалом. В переднем углу перед темной иконой еле теплилась лампада. На лавке под тулупом лежал Пантелеймон, белое бескровное лицо его и седая борода четко вырисовывались на темной подушке. Поверх тулупа лежала белая рука. Юрша, перекрестившись, прошел вперед, опустился на колено и поцеловал руку старца. Тот спросил глухим голосом, покашливая:

— Слушаю тебя, человече.

— Отче! Юрша я, был у тебя послушником в Кириллове. Ты меня благословил на ратный путь.

— Помню, помню... Встань, ко мне на лавку садись... Иннокентий, свечу поближе поставь... Посмотреть хочу... Спаси Бог тебя, Иннокентий... Все равно не вижу, туман в глазах, аки на болоте... Юрша... Вспомнил обо мне, ну и слава богу.

— По осени я в Кириллове был. Сказали, что ты в Троицком. Отче, в горе аз, нагрешил много, исповедоваться хочу тебе.

— Ну что ж, доброе дело... Иннокентий, поставь водички мне... Ступай в часовенку, помолись за нас грешных... Потом загляни... А ты, Юрша, погромче говори... Туговат на ухо я стал.