Пером и шпагой

мия тронулась за плачущим королем.

Блеск оружия, звон амуниции, скрип колес, тряска седла и тарахтенье лафетов - все эти приметы похода, столь привычные с юности, незаметно успокоили его. Он облегченно вздохнул, когда узнал, что Берлин не занят русскими.

Король сказал:

- Вот еще одно чудо древнего Бранденбургского дома! Мои победители ведут себя словно пьяные...

Эта новость меняла все. Король отдал приказ перетащить к нему все пушки и припасы из берлинских арсеналов; велел ловить по лесам дезертиров; из крепостей изъял все орудия; он вызвал войска из Померании... "Скоро у меня будет 33 тысячи солдат!" - сообщил он в Потсдам другу детства - Финкенштейну.

Тотлебен передал ему через Саббатку, что Салтыков ругается с австрийцами, которые тянут его в Силезию - прочь от Берлина.

- Спасибо венской кузине, - сказал король. - Кажется, она решила спасти для меня корону... Верю: эта вражда пойдет и дальше, как ползучий лишай. Надо вовремя отсечь Салтыкова от его магазинов в Познани. Помощником в борьбе нам станет голод русской армии... Скоро победители зашатаются, как тени!

Фридрих отныне боя с русскими не принимал. Он маневрировал. Его армия кружила вокруг Берлина, словно палый осенний лист.

- Пока русские не уберутся за рубежи, - говорил он генералам, - наше дело простое: спасать свою шкуру! Как только они уберутся из моих владений, наступит время Дауну подумать о своей шкуре! Что тут удивительного? Так было всегда: стоит богу вздремнуть, как черти сразу начинают шутить и кувыркаться. Если Салтыков бог, то мы станем чертями и резво спляшем на животе у Дауна!

***

Елизавета велела выбить в память о Кунерсдорфе особую медаль с надписью: "Победителю над пруссаками", и медалью этой наградили всех участников сражения. Салтыкова при дворе всегда считали недалеким, робким человеком. Но торжество Европы - после Кунерсдорфа - было таково, что нельзя было не отметить главнокомандующего, и Петр Семенович получил патент на чин генерал-фельдмаршала...

С чувством перецеловав печати патента, Салтыков долго потом сидел в раздумьях, унылых и знобящих. Когда же начальник канцелярии Веселицкий спросил о причинах неуместной сейчас печали, фельдмаршал ему ответил:

- Вознаградили так, что выше не взлететь. Но я уже стар и по опыту жизни ведаю: опосля доброго - худого поджидай!

Веселицкий тут загыгыкал, перья перебирая, подлизнулся.

- Да ведь фельдмаршала нелегко залягать, - сказал в усладу.

- Дурак ты! - мудро отвечал ему Салтыков. - Ты сирота казанская, как-нибудь между копытами пронырнешь. А меня беспременно с двух сторон залягают. Не свои, так венские людишки...

"Надлежит удивляться, - писал немецкий историк Ретцов, - тому великодушию, с каким российский полководец поступил с совершенно разбитою и в бегство обратившеюся армией... Ежели бы Фридриху удалось столь решительно поразить россиян, то никакие уважения не удержали бы его: он повелел бы коннице своей ниспровергнуть русских в Одер или искрошить в куски саблями..."