Баязет

бо и деловито разматывали эти человеческие, ни на что не похожие узлы и, терпеливо снося пинки, выслушивали бессвязный поток бредовых речей. Они отыскивали неубранных мертвецов, и Сивицкий тоже не поленился выбраться на крышу крепости, убежденно повторяя всюду одно и то же:

- Убирайте трупы, иначе - мор! Братцы, скидывай мертвых со стенок, бросай их туркам, иначе мы задохнемся, иначе погибнем!..

Клюгенау провел по лицу ладошкой, встряхнулся. Перед ним медленно поднимался тяжелый занавес ночи. Художник вчерашнего боя обладал чудовищной фантазией. Декорации заднего плана еще томились в вязкой темноте, а перед зрителем уже открывалась незабываемая картина.

- Тю-тю! - сказал Клюгенау и, потянув Карабанова за рукав, показал вниз. - Остатки-то нашего обоза - тю-тю!

Громоздкая и хаотичная свалка войсковых вещей за ночь успела исчезнуть. Только валялись, опутанные сбруей, вздернув копыта, дохлые кони, кое-где белели рубахи стрелков да халаты убитых турок.

Ветер шелестел бумагами, заметал песком солдатские сухари и обрывки бинтов, с шуршанием катил под откос пустые расстрелянные гильзы.

- Чисто, - удивился Карабанов. - И удивительно тихо, даже не верится... А вон там я вижу что-то новое в этом чудесном пейзаже!

Клюгенау близоруко сощурился. Занавес ночи раздвинулся шире, и стали видны окрестные дороги, усеянные трупами воинов и лошадей; вдоль Ванской дороги ясно обозначилась свежая насыпь выкопанных за ночь траншей, из которых торчали два бунчука и пестрые значки сердаров. Где-то внизу, за майданом, уже пробуждался захваченный врагом город, и белая цапля по-прежнему мирно сидела на крыше караван-сарая.

- Что ж, - сказал Клюгенау, протирая очки грязным платком. - Мой дед любил говорить так: "Mongenstunde hat Gold im Munde..." [Буквально: "Утренние часы имеют золото во рту", здесь же в том смысле, что утро хороший советчик.]

- А что, вы думаете, будет дальше, барон? - спросил Карабанов и, морщась, поправил мешавшую повязку.

- Дальше? - улыбнулся прапорщик. - Пора бы знать, господин поручик: дальше, как всегда, будет день. Считайте, что ничего не изменилось...

К ним откуда-то подошел Сивицкий - лицо его, небритое, сероземлистого цвета, казалось разбухшим и отечным; голос врача срывался на низкое хрипение.

- Убирайте... - наказал он офицерам. - Убирайте сами и следите, чтобы убирали солдаты. Иначе - мор!

- Хорошо, - серьезно отозвался Клюгенау, - мы уже запомнили это... Не тревожьтесь, дорогой Александр Борисович!..

День начался с раздачи воды. Работы в гарнизоне прекратились, все направились во второй двор, где возле кадушки с водой стояли двое бессменных часовых. Но если ночью потребность в воде не была так ощутима (а некоторые, из числа солдат поскупее, сумели даже сохранить на донышках фляг один-два заветных глотка), то теперь, с наступлением нового знойного дня, жажда вдруг накинулась на всех, как страшное повальное бедствие.

Старый гренадер Хренов, волоча за собой длинноствольный турецкий самопал