Баязет

рму казачьей сотни.

- Андрей Лисеич, - посоветовал он душевно, - вам бы до лекаря надо. Сходили бы в госпиталь. Хоша кость и не задета, а все ж мясо-то живое...

- Нет, - резко возразил Карабанов, вспомнив Аглаю, - не пойду к ней... К черту все! Пусть заживает, как на паршивой собаке... Не пойду в госпиталь!..

Вахмистр стянул с офицера мундир, рванул на нем голубую рубаху. Плюнув для начала на рану поручика, он зубами выломал из патрона пулю, выбил на ладонь порох из гильзы.

- Зачем плюешь? - спросил Карабанов.

- Держись, благородие! - крикнул вахмистр. - Ох и заест сейчас. ..

Он круто посыпал рану порохом, и Карабанов скрежетнул зубами. Ловко бинтуя плечо, Трехжонный приговаривал:

- Потом бы маслица коровьего... Да хорошо бы не порохом, а солью. Это уж я пожалел вас, а казаки-то все больше солью!..

Вахмистр ушел. Карабанов ничком ткнулся в постель, стал сучить ногами, в гармошку сбивая войлочные подстилки. Ему было больно, но боль сердца была в нем сильнее, и страшная злоба на самого себя душила его в этот момент. Боль оттого, что виноват перед людьми, боль оттого, что в жизни все не так, как хочется, боль оттого, что Аглая сейчас уже, наверное, заломила руки, и, наконец, - просто боль...

Дверь, выбитая ударом ноги, распахнулась. Клюгенау сказал с придыханием:

- Я больше так не могу... Сейчас она спросила меня, где полковник. У меня смелости не хватило сказать ей правду...

- Ага! - злорадно засмеялся Карабанов. - Значит, не хватило, говорите?

- Слушайте, поручик, вы давно дружны с госпожой Хвощинской: это ваш долг - объявите ей о гибели мужа. Вы обязаны это сделать...

- Иди ты к черту, барон! - заорал Андрей и, вырвав револьвер, наставил его на Клюгенау.

Прапорщик поправил очки и спокойно повернулся к дверям.

- Вы сошли с ума, - сказал он, - вам вредно воевать...

Пацевич за это время успел переменить мокрое от пота белье на сухое. Прислушиваясь к грохоту стрельбы, доносившейся через узкие окна с улицы, полковник наполнил свою флягу. Хвощинского уже не было - он снова становился хозяином Баязета, и надо было действовать. Штоквиц доложил, что все летит к чертям и пора уже прекращать бессмысленную бойню. "Лучше сидеть за стенами, - добавил капитан, - нежели ждать, пока тебя зарежут на дороге..."

- У меня разбились часы, - виновато признался Пацевич, - который сейчас час?

- Шестой.

- Хорошо. Я сейчас приду...

Описывая поведение полковника в этот тяжелый для гарнизона момент, один из очевидцев добавляет такую подробность: отдавая приказания, Пацевич... "поспешно прихлебывал чай". Но мы уже не верим этому, и не чай прихлебывал Адам Платонович, а водку!..

Около половины седьмого вечера Некрасов пришел проститься с Потресовым и Клюгенау; чехол на его фуражке был свежий, сапоги он начистил, мундир был перетянут парадным поясом.

- Почему так торжественно? - удивился Клюгенау.

- Я ухожу...

- Говорите громче, я ничего не слышу! - крикнул Потресов, оглохший от стрельбы