Пером и шпагой

ыков, в клочья разрывая этот приказ. - А Фермор мне не советчик... Король прусский силен оттого, что ему ни перед кем ответа держать не надобно. Хорошо сделал - слава, плохо сделал - тут же исправил. И никто его за хвост не дергает, и он волен рисковать по обстановке...

Никто не заметил, как генерал-аншеф въехал в Кенигсберг. Армия еще не забыла пышные выезды Апраксина - при распущенных знаменах, в пушечной пальбе, в сиянии бриллиантов двигалась "пред фрунт" огромная туша генерала; помнили и лукулловы обеды Фермора - с музыкой до утра, в огнях фейерверков. Салтыков же пешочком, в одиночку, исходил все улицы Кенигсберга, и никто из прохожих, раскланиваясь с седеньким, скромно одетым старичком, не догадывался, что сейчас ему поклонился в ответ сам главнокомандующий русской армии.

Восточно-прусский губернатор, вельможный барон Николай Андреевич Корф (родственник по жене самой императрицы), явился на постоялый двор. Петр Семенович ел кашу с постным маслицем, на приглашение явиться к обеду ответил:

- Спасибо, барон. Но на сегодня я уже сыт.

- Не сейчас и зову - обед к ночи будет.

- А ночью я спать приучен, барон... Фермору он сказал при встрече такие слова:

- Дай мне ключи от секретных казематов Кенигсберга...

- Какие ключи?

- Те самые, коими ты затворил в узилище офицеров российских, чтобы они тебе, прохвосту, не мешали карьер делать! Знаю, что и Петр Румянцев туда бы угодил, будь только воля твоя...

Через два дня - без пышности и литавр - Салтыков покинул Кенигсберг, ни с кем не попрощавшись; он выехал к армии - на Познань. Но бывают же такие несуразности в истории: армия встретила его недовольством и подозрениями.

- Курица мокрая.., коса прусская! - слышал он за спиной.

Салтыков, и без того гнутый годами и невзгодами жизни, согнулся еще больше от недоверия солдат, которых он горячо любил и почитал. Но командование над армией принял смело.

- Не прими я, - говорил, - так опять Фермишка вылезет. А мне Фридриха побить охота... Он у меня недолго побегает. Я его в Берлине, сукина сына, без штанов заставлю капитуляции писать!

Впервые за эти годы появился настоящий главнокомандующий. Человек упрямый, самоуправный, хитрый, с твердой и властной рукой полководца. Немцы при нем в штабах попритихли - он им ходу не давал.

- Может, иные из них, - размышлял Салтыков, - и честно служат России. Но уже сколько изменщиков из их числа было! Проверять же каждого некогда - война идет, а посему за лучшее сочту всех иноземцев держать от секретов своих подалее...

Салтыков при дворе милостей не искал. Интересы государства и армии он ставил превыше всего. Приказов же от Конференции он не любил и отметал их в сторону:

- Коли доверили, так и доверяйте до конца. Стоит мне ложку ко рту поднести, как из Петербурга меня под локоть советники пихают - не так, мол, ем! Проглочу и без ваших подсказок...

Бедный Салтыков - ему этой самостоятельности не простят.

Ни в Петербурге, ни в Вене! А год был уже 1759-й.

***