Пером и шпагой

Однажды Фридрих, чтобы заставить Дауна воевать, пошел на страшный, неоправданный риск. Он выбрал для своей армии препротивную позицию. Он предоставил Дауну наипрекраснейшую позицию. Просто - приходи и убивай короля!

- Вот, - сказал король, - уж если и здесь этот слюнтяй нас не атакует, тогда его надо повесить.

- Ваше величество, - отвечал Зейдлиц, опечаленный, - Даун скорее пойдет на виселицу, нежели на нас...

А сейчас - после Цорндорфа - дела у Фридриха были плохи. Он старался не рисковать. Даже Дауна побаивался. Прусская армия уже не была той армией, с которой он вступил когда-то в Дрезден. Хотя Фридрих и называл солдат "дети мои!", хотя солдаты в добрую минуту обращались к нему по имени - "Фриц!", но такие прекрасные отношения продолжались, только пока армия Пруссии побеждала, пока она грабила и наживалась.

Когда же встряхнули Пруссию неудачи, все сразу переменилось. Теперь на растагах (дневках) "детей моих" держали в оцеплении, словно каторжных; за первой линией шла в атаку вторая, подгоняя первую, а за второй шла третья, следя за двумя первыми, чтобы "дети мои" не разбежались. А дезертировали они тысячами.

- Почему римляне не ведали дезертирства? - говорил король. - Потому что они сражались за свой очаг, за свои идеалы. У моих же солдат нет ни очага, ни, тем более, идеалов. Для них очагом служит казарма, а катехизис заменяет все идеалы.

Далее он очень трезво и логично развивал свою мысль:

"Война есть кровавая тяжба властелинов, и нации она не должна касаться... Несмотря на то, что горожане и крестьяне содержат войско, сами они не идут на поле битвы, и солдаты должны быть набираемы лишь из подонков общества, и только при помощи жестокого насилия их можно удержать в строю!"

Но и подонков для пополнения армии Фридриха теперь не хватало. Беря пленных, король включал их в состав своей армии. Ни вера пленных, ни патриотизм их, ни национальность короля не интересовали.

- Попался мне - служи мне! - говорил он. Поражение при Цорндорфе ожесточило Фридриха. Никогда этот человек не был жалостлив к людям, но теперь он озверел. У него были в Европе города любимые и нелюбимые. Любимые он еще не палил дотла. Но вот Мекленбург, к которому Фридрих питал особую ненависть, король разорил вконец.

- Мы уходим из Мекленбурга, - сказал он. - Истребите все, что поддается истреблению...

Когда ему доложили, что приказ исполнен, король ответил:

- Нет. Не все! Мы забыли вспороть подушки... Он покидал несчастный город, все улицы и крыши которого были как в снегу. Долго кружился над Мекленбургом пух из перин, долго порхали перья из подушек... Саксонию король просто растерзал на нужды своей армии. Забрал всех мужин, вырубил все леса и продал их, вырезал весь скот, урожаи ссыпал в свои магазины.

Скоро король прослышал о назначении Салтыкова командующим.

- Я такого не знаю, - ответил король, напрягая память. - Но я знаю русских солдат - это прекрасные командующие сами над собой... Что делать? Кажется, год будет очень тяжелым...