Ярослав Мудрый. Историческая дилогия

Ярослав повернулся к войску и, приподнявшись на высеребренных стременах, воздев руки к нему, громко воскликнул:

— Кровь братьев моих вопиет к тебе, Господи! Отомсти за кровь праведников, как отомстил ты за кровь Авеля, возложив на Каина стенание и трепет. Так возложи сие и на окаянного святотатца!

Затем Ярослав обратился к воинам:

— Други мои! Настал решающий час! Святополк позвал к себе на помощь нашего извечного лютого недруга, кой опять собирается поживиться добычей, истребить наши города и села, захватить в полон наших братьев, жен и дочерей. Так ужели наши сердца не заполнятся гневом? Ужели мы позволим Каину и его поганым приспешникам огнем и мечом пройтись по Отчизне, залив ее кровью?!

— Не позволим, князь! — воинственно грянуло войско.

— Веди на врага, Ярослав!

«И двинулись противники друг на друга, и покрыли поле Альтинское множеством воинов. Была же тогда пятница, и всходило солнце, и сошлись обе стороны, и была сеча жестокая, какой не бывало на Руси, и, за руки хватаясь, рубились, и сходились трижды, так что текла кровь по низинам. К вечеру же одолел Ярослав, а Святополк бежал. И когда бежал он, напал на него бес, и расслабил все члены его, и не мог он сидеть на коне, и несли его на носилках. И бежавшие с ним, принесли его к Берестью. [295] Он же говорил: „Бегите со мной, за нами гонятся!“.

Отроки же его посылали посмотреть: „Гонятся ли кто за нами?“. И не было никого, кто бы гнался за ними. Он же лежал немощен и, привставая, говорил: „Вот уже гонятся, ой, гонятся, бегите!“ Не мог он вытерпеть на одном месте, и пробежал он через Польскую землю, гонимый Божиим гневом, и прибежал в пустынное место между Польшей и Чехией, и там окончил жизнь свою.

Праведный суд постиг его, неправедного, и после смерти принял он муки окаянного… Посланная на него Богом пагубная кара безжалостно предала его смерти, и по отшествии сего света, связанный, вечно терпит муки.

Есть могила его в том пустынном месте и до сего дня. Исходит из нее смрад ужасен. Всё это Бог явил в поучении князьям русским, дабы если еще раз совершат такое же, уже слышав обо всем этом, то такую же казнь примут, и даже еще большую.»

В сей злой сече были нещадно изрублены и вышгородские предатели-заговорщики, бояре: Талец, Еловит, и Ляшко. Божий суд праведный свершился! Однако одному из заговорщиков, Путше, удалось сбежать с поля брани.

Ярослав вошел в Киев и, по словам летописи, отер пот с мужественною дружиною, трудами и победами заслужив сан Великого князя Российского.

Глава 14

ПЕРВЫЕ СВЯТЫЕ РУСИ

Народ с ликованием встретил Ярослава Владимировича: Святополк вызывал отвращение, его недолгое правление было насыщено невиданными грабежами и разбоем ляхов, немцев, варягов и печенегов. Стоном исходила Киевская земля! Ныне же и передохнуть можно. Ярослав — надежный защитник земли Русской. Князь — «Разумник», князь — «Правосуд».

После торжественного пира, на коем гуляла не только княжеская дружина, но и праздновали все киевляне, Ярослав Владимирович отъехал помолиться в Берестово, в храм Святых Апостолов, где служил Илларион.

После продолжительных молитв и благодарения Богу, удивительно легко стало на душе князя. От храма исходила какая-то чудесная светлая благодать, коя вселила в Ярослава Владимировича необыкновенный покой.

— Хорошо у тебя здесь, иерей. [296] Давно уже не было мне так безмятежно.

Илларион, высокий, широколобый, с пытливыми, серыми глазами и слегка продолговатым лицом в русой бороде, негромко молвил:

— Ты пришел сюда с чистым сердцем, великий князь. Святые Апостолы сие ощутили и ниспослали на тебя свою благость… Но ты пожаловал в храм не только помолиться.

— Ты проникаешь в мои думы, иерей. Я воистину хотел бы с тобой посоветоваться.

— Всегда готов тебя выслушать, великий князь. Допрежь пройдешь в трапезную?

— Нет, нет, отче! Я бы хотел изъясняться здесь, в этом дивном храме. Брашно [297] может увести меня от своих помыслов. Именно здесь, именно перед тобой, отче Илларион, я хочу выговориться.

— Чутко буду слушать тебя, Ярослав Владимирович.

Князь некоторое время помолчал, как бы окончательно взвешивая свои невысказанные еще слова, а затем проникновенно заговорил:

— Меня, отче Илларион, одолевают мысли о братьях моих Борисе и Глебе. Собираюсь написать о них «Сказание». Борис и Глеб приняли ужасающую смерть, но не восхотели пойти войной на старшего брата, даже на такого, как Святополк Окаянный. Опричь того, отче, характер поступков Бориса и Глеба в период братских усобиц, стало образцом христианского поведения. Борис и Глеб погибли, но не преступили Христовых заветов любви и смирения, а посему должны быть признаны первыми русскими святыми, и обрести упование на вечное спасение. В словах молитвы своего будущего «Сказания о Борисе и Глебе» я помышляю воскликнуть:

«Блаженные страстотерпцы Христовы, не забывайте Отечества, где прожили земную жизнь, никогда не оставляйте его. Вам дана благодать, молитесь за нас, ведь вас Бог наставил перед собой заступниками и ходатаями за нас!».

Стало быть, обретя первых своих святых, Русь обретет и первых своих заступников перед Вседержителем, кои могут вымолить у Него прощение грехов людей русских… По сердцу ли тебе мои помыслы, отче Илларион?

У иерея просветлело лицо.

— Зело похвальны твои слова, Ярослав Владимирович. Да простит меня Господь, но все же грустно разуметь, что мы, русские люди, молимся лишь чужеземным святым, житие коих непорочно, и все же безгрешные души их не столь близки и понятны сердцу человека русского. Давно пристало нам молиться собственным святым. А посему задумал ты, Ярослав Владимирович, дело богоугодное. Зело радуется душа моя!

— Спасибо отче, что так близко внял словам моим.

— Внял, Ярослав Владимирович, и стану тебе надежным помощником, хотя и предвижу в деле оном препоны константинопольские.

— И о том думал, отче. Греческая церковь будет противиться канонизации Бориса и Глеба.

— В том нет сомнения, князь. Наш митрополит Феопемт первым же возглаголит: «А какие же подвиги свершили братья, чтобы ставить их в один ряд со святым Климентом, почитаемым как Восточной, так и Западной церковью?»

Ярослав Владимирович отменно ведал, что его отец, Владимир Святославич, привез из Корсунского похода не только греческих священников, иконы, кресты и церковную утварь, но и на благословенье себе чудотворные мощи святого Климента. Греческое духовенство обосновалось в Десятинной церкви. Ему был отдан за храмом святой Богородицы теремной двор, получивший название «Двора доместиков».

Десятинная церковь с корсунскими святынями и священнослужителями стала связующим звеном между христианским миром, насчитывающим почти тысячелетнюю историю, и новым русским христианским государством, а святой Климент начал почитаться как первый и какое-то время единственный небесный покровитель Руси.

Культ святого Климента в первые десятилетия после крещения Руси был довольно значим: иностранцы называли богородичную Десятинную церковь церковью Святого Климента.

Князь Ярослав, как один из ярых приверженцев христианства, также с большим почтением относился к византийскому святому, но его будоражила мысль, что Русь должна заиметь своих небесных покровителей.

— Феопемт — чужеземец, и не ему судить, что мученические смерти русичей также богоугодны Спасителю. И я клянусь тебе, иерей, что приложу все силы, дабы Борис и Глеб стали первыми русскими святыми. [298]

— Да поможет тебе Господь! — прочувствованно произнес Илларион.

Князь Ярослав, добиваясь признания святыми Бориса и Глеба, ставил перед собой и другую цель. Культ Бориса и Глеба будет иметь важное государственное значение. Святыми станут признаны князья-братья, кои приняли ужасную смерть, но не подняли руки на старшего брата. Тем самым будет освящена идея родового старшинства в порядке княжеской иерархии.