Ярослав Мудрый. Историческая дилогия

— Ждем твоего суда, великий князь, — начал Миронег. — Взят нами боярин Путша, кой братьев твоих убить способствовал. Ты дал нам свою «Правду», по коей повелел жить народу русскому, но в ней не сказано, как поступить гражданам в случае оном.

— Прости меня, народ вышгородский, за сей недочет. Не мыслил я, что брат, собрав палачей в помощники, начнет убивать своих же братьев… Развяжите и выдерните кляп у сего злодея.

И вскоре послышался хриплый, заполошный голос:

— Нет на мне вины, князь Ярослав! Не поднимал руки на твоих братьев! То — Святополк да Талец с Еловитом. Я ж не злодействовал!

Ярослав подошел к Путше и с минуту смотрел на него в упор.

— Не злодействовал?.. А видоки у тебя найдутся?

Не выдержав княжеского взгляда, боярин вильнул глазами и все также хрипло, выдавил:

— Никто того не зрел, а посему снимай с меня вину, князь Ярослав.

— На глупцов надеешься, Путша? Тщетно! Всех твоих видоков-сообщников в сече изрубили.

— А коль видоков нет, и вины моей нет.

— Изворотлив же ты, боярин. Есть на тебе вина или нет, то закон моей «Правды» скажет. Испытаем тебя железом.

— Не хочу железом! — побелев лицом, закричал Путша. — Примени другой закон, князь Ярослав!

— Зачем же, боярин? Вот для таких мерзопакостных людей и писан мой закон. Бог нас рассудит.

Князю доставили кресло, а мастеровой люд принялся разводить костер. Один из кузнецов принес железную пластину и сунул ее в полыхающие плахи.

Ярослав Владимирович сидел в кресле, а подле него стояли его ближние бояре: Могута, Озарка, Вышата, Забота и меченоша Славутка. Здесь же находились дружинники, вооруженные харлужными мечами и копьями.

Густое, сизое облако взметнулось над толпой, обволокло чешуйчатые купола храма.

Врата широко распахнулись, и на паперть вышел священник в сверкающей золотистой ризе. Осенив толпу крестным знамением, он приступил к молитвам, завершив их словами:

— Всемилостивый Бог наш не в силе, а в правде.

— Истинно, отче! — раздался выкрик холопа Еремки, кой стоял неподалеку от сумрачного Путши. — Суда Божьего околицей не объедешь. Бог долго ждет, да больно бьет!

«А холоп-то дерзок, — подумалось Ярославу Владимировичу. — И боярина своего не устрашился, и здесь, вопреки древнему обычаю, голос подал. Дерзок! Но коль правый суд свершится, повелю наградить Еремку».

(Во время суда или веча холоп не имел права что-либо высказывать).

Плахи догорели. На красных угольях лежала раскаленная до бела пластина.

— Да свершится суд небесный! — воскликнул князь.

Путша должен был взять голой рукой пластину и шагом донести ее до алтаря храма.

— Доказывай свою невиновность, раб Божий, — произнес вслед за князем священник.

На боярина было жутко смотреть. Лицо его и вовсе побелело как мел, голова дергалась, руки тряслись.

— Не винове-ен!

— Доказывай! — властно приказал князь.

Путша выхватил из угольев пластину и, тотчас заорав от боли, выронил ее из пухлой, обгоревшей ладони.

— Виновен! — звучно пронеслось по толпе.

— Довершай суд, князь Ярослав!

Князь поднялся из кресла. Сейчас он властен казнить злодея, и никто ему не посмеет возразить: небесный суд свершился! Но он надумал сделать иначе:

— Подскажи, господин Вышгород, своему князю, что сотворить с этим изувером?

И Вышгород отозвался:

— Отсечь голову!

— Распять на осине!

— Кинуть в поруб!

Внимательно выслушав горожан, князь высказал:

— Распять злодея — большая честь для убийцы. Он не Христос! Отсечь голову — легкая смерть. А вот поруб ваш давно известен. Сей злодей, вкупе со своими пособниками, вызволил из него Окаянного. Так пусть же ныне в порубе оном окажется душегуб до скончания живота своего.

— Истинно, Правосуд!

— Любо, Разумник!

Глава 16

РЕМЕСЛО ИЗЫСКАННОЕ

Все державные грамоты, кои рассылались по русским городам, Ярослав Владимирович писал сам. Появилась у него и новая печать. Как-то он приказал дворскому:

— Дойди, Могута Лукьяныч, до златокузнецов и повели им вырезать золотую княжескую печать.

— Дело нужное, — кивнул дворский. — Что на печати изобразить?

— Георгия змееборца.

Через два дня Могута принес образец, кой Ярослав Владимирович придирчиво осмотрел и одобрительно молвил:

— Искусный умелец. Имя мастера?

— Томила. В летах. Почитай, четыре десятка за наковальней стоит. Мастерство свое от отца Купрея перенял.

— Томила?.. Да я ж бывал у него. Ковня на Подоле, близ Почайны.

Два года назад, в первые же недели своего великого княжения, Ярослав Владимирович навестил всех известных мастеров.

— Выходит, не запамятовал, князь?

— Таких умельцев нельзя забывать, Могута Лукьяныч. Вновь к нему соберусь… Замыслил я важное дело. Не хватит ли нам, боярин, чужеземными монетами довольствоваться? Русь — держава торговая. Со всех концов земли к нам купцы приезжают, а мы своей монеты не имеем. Довольно гривны на резаны кромсать да мехами расплачиваться. Будет своя серебряная монета — и купцам, и державе почет. Отныне и впредь быть деньгам русским!

Чем больше Могута Лукьяныч был при князе Ярославе, тем все больше поражался его новинам. И не только он: не зря в народе стали называть князя «Мудрым». А ведь ни одного еще правителя на Руси таким почетным именем не нарекали. И имя это, пожалуй, навсегда укоренится.

В тот же день Ярослав Владимирович вновь побывал у златокузнеца Томилы в его необычной, единственной на весь Киев ковницы, коя разместилась в обширном бревенчатом срубе близ реки Почайны.

Здесь творились чудеса искусства: из слитков золота и серебра мастер выделывал всевозможные, изумительной красоты вещи — мониста, колты, браслеты, сережки, чаши и ковчежцы, украшенные и расписанные разноцветной эмалью.

Золото и серебро Томила растапливал в тиглях, а уж затем, долгими часами, колдовал над выплавкой, наводя на изделия тончайшие узоры.

Налюбовавшись работой умельца, Ярослав Владимирович спросил:

— А не сможешь ли ты, Томила Куприяныч, изготовить предивные оклады для икон Христа и пресвятой Богородицы?

— Сладить бы можно, князь. Но для предивной работы понадобятся мне и предивные самоцветы.

— Снабжу, мастер. Жемчуга, изумруды, рубины и сапфиры завтра же будут в твоей ковне.

— Допрежь мне б самому надо глянуть, князь, дабы размеры и цвета подобрать, и дабы синева небесная на иконах воссияла.

— Добро, Томила Куприяныч. А теперь потолкуем о русской монете.

— Давно пора, князь. Когда-то твой батюшка, царство ему небесное, вызвал меня в свой Теремной дворец и приказал отлить державных монет с его обличьем и надписью: «Владимир на столе». Отлил три сотни. Но затем больше заказа не было. То ли передумал Владимир Святославич, то ли серебра пожалел, но, почитай, двадцать лет Русь без своих денег улаживается.

— Ведаю о том, Томила Куприяныч, и монету Владимира в руках держал. Византийскую!

— Аль не по нраву оказалась?

— Не по нраву, мастер, не по нраву, когда великий русский князь изображался с византийскими императорскими знаками отличия. Тут и стемма с крестом, и трон, и скипетр в руках, и нимб вокруг головы. Всё — чуждое русскому духу. Надо искоренить чужеземные следы в знаках княжеской власти. У Руси свой путь.

— Истину речешь, князь.

— А вот скажи мне, Томила Куприяныч, так ли уж надобны державе свои деньги?

Мастер ответил без раздумий:

— Еще как надобны, князь. И что за держава без своих денег? Худо. Это — как воин без меча.

— Знатные слова, Томила Куприяныч… Воин без меча. А мы возьмем этого воина — и на монету. И чтоб она долго жила.

— А без того и зачинать не стоит, князь. Ведь как купцы сказывают: денежка без ног, а весь свет обойдет и прибыток дает. Воистину так. На прибыток и коня накормишь, и добрую рать соберешь.

Ярослав Владимирович обнял мастера за округлые плечи.