Пером и шпагой

ед нею стоял сам великий инквизитор Российской империи.

- Императрица, - произнес Шувалов, дернув щекою, - желает вас видеть... Следуйте за мной не чинясь! "Вот оно.., начинается, подступает и ко мне беда". Галереи дворца были пусты. Под грузным шагом инквизитора трещали расшатанные паркеты. Мелкими шажками, семеня от волнения, будущая "Семирамида Севера" бежала за Шуваловым.

"Неужели Бестужев предал меня? Или - Апраксин не дожег?"

Елизавета поджидала невестку в туалетной комнате - длинной, как чулок. В простенках трех окон стояли узкие столы с зеркалами, и полно было мазей, духов, помад и скляниц. Здесь же был и муженек Екатерины, Петр Федорович, а из-за ширм (как всегда) торчал парик Ваньки Шувалова.

Это был бой, и надо было его выиграть.

- Отпустите меня.., не мучьте! - простонала она как можно жалобней. - Я уеду куда угодно и не стану более досаждать вашему величеству...

- Дура! - спокойно ответила ей Елизавета. - Куда же мне отпустить тебя? О детях-то подумала? Или ты кошка какая.., родила, и хвост трубой?

Ответ Екатерины был продуман заранее:

- Мои дети - в ваших руках, и вы им лучше родной матери!

Это тронуло жалостливую императрицу:

- Чем же ты жить будешь у своих немцев? Чай, и сами по чужим дворам побираются, кускам рады-радешеньки... Батюшка, даром что прынц, а едва до генерал-майора по службе вытянул. Да я таких генералов на един свой день по десятку пеку.

- Проживу-у, - тонко завывала Екатерина. - Чем ранее жила, тем и ныне жить стану...

- Подумай! Мать-то твоя в Париже, сама ведаешь, в бегах от мужа с любовником объявилась. Сама до чужих хлебов ищется, будто нищенка. Да и слава-то ее - велика ли? Кому вы нужны окромя вашего Цербста? Да и в Цербсте-то своем прожить по-людски не сумели...

Елизавета велела ей подняться, и в одной из ваз Екатерина заметила свернутые в трубку письма, - свои письма! Громадным усилием сдержала себя, чтобы не вскочить и не бежать, бежать, бежать - прямо по снегу, пока не останется за спиной страшная Россия...

"Какие это письма? Те или не те?"

Елизавета тем временем скрылась за ширмами, беседовала со своим племянником. Что они говорили - не слышала Екатерина, только раз прорвался из-за ширм голос Петра:

- Она упряма и зла... Я не могу видеть ее! И тогда Екатерина, вся покраснев от натуги, закричала о несправедливости. Она кричала о загубленной юности.

О горьком материнстве без детей, которых только рожала, но никогда их не видела. Елизавета Петровна, как женщина бывалая, душою пообмякла: конечно, нелегко бабе, когда любовниц, словно собак, ей муж на шею вешает.

- Но и ты хороша, голубушка! - укоряла Елизавета. - Воображаешь, будто умней тебя и нет никого в России! Почто мешаешься в дела, кои тебя не должны касаться? Как ты осмелилась писать к Апраксину? Почему он получал от тебя приказы грозные? Ты что - сенат? Или - генералитет мой?

Екатерина актерски разыграла свое возмущение:

- Я? Писала?.. Да мне и в голову бы не пришло рассылать