Варяги и Русь

   — Тут же, под дубом.

   — Бедный, — повторил дедушка. — Чай, у тебя ножки отморожены и застыл ты весь.

   — Нет, дедушка, мне тепло: я и зимой играю на этой лужайке и не боюсь ни «хмары», ни ливня, ни дождя.

   — А где ж твой дедушка и какой он собой?

   — О, он не такой, как ты: у него длинная борода и огненные глаза, и он ездит верхом на покойниках; все его боятся, а он боится только одного кочета, с которым я люблю играть, да он не позволяет.

   — Чем же ты питаешься, милый?

   — Бабушка кормит ветром...

В это время ветер засвистел.

   — Вот моя пища. — И мальчик разинул рот. — Но я не люблю этой пищи... Дай хлебца, что у тебя за пазухой...

Якун пошарил за пазухой. Действительно, у него оказался хлеб, который он прихватил с собой. Он отломил кусок и дал мальчишке.

   — Ах, какой вкусный; не хочу больше ветра, хочу к тебе.

   — Пойдём, пойдём; я поведу тебя в Киев.

Но в это время вихрь засвистел и мальчик исчез.

   — Сгинь ты грозницею! — прошептал Якун и поторопился уйти с этого места, проклиная нечистую силу.

На третий день Якун пошёл в противоположную сторону, но какая-то сила влекла его по Чёртовому бережищу, которого он начал бояться, и даже его медведи неохотно шли за ним.

   — Дедушка Якун! — вдруг раздалось вдали. — Принёс хлеба? Я хлебца хочу... Ты совсем забыл меня... Вишь, насколько я вырос, пока ты шёл.

Якун взглянул и вдруг увидел перед собою отрока в красивом кафтанчике и опушённой мехом шапочке, из-под которой рассыпались по плечам золотистые кудри.

   — Да ведь я тебя видел только вчера, а ты вдруг вырос, поди, пяди на четыре.

   — Вчерась! Да что ты, дедушка!.. Ты уж кои веки не был у меня. — А принёс хлебца?

Якун подал ему.

   — Ну, вот тебе за это! — сказал отрок и, подбежав к холму, начал рыть песок, откуда вырыл целую кадь золота. — Бери, дедушка: это тебе за хлеб.

Якун удивился.

   — Да ты не колдун ли? — воскликнул он. — Вишь, сколько долота припас, словно тебе нечистая сила наносила.

В это время ветер засвистел, и только Якун хотел нагнуться, чтоб набрать себе золотых рубанцев, как вихрь схватил его шапку и покатил.

   — Сгинь, пропади, отрынь, нечистый! — кричал он, погнавшись за шапкой и оставив золото.

На следующий день он пошёл в другую сторону. Медвежата весело бежали за ним, но вдруг остановились и заворчали.

   — Дедушка Якун! — крикнул кто-то позади звонким голосом. — Не туда пошёл.

Якун оглянулся: перед ним стоял юноша лет семнадцати.

   — Что долго не видал тебя, дедушка? А я всё ждал тебя... Много раз тёмная ночка сменяла ясный день, а тебя всё нет как нет... Знал бы, где ты живёшь, и сам прибег... Мне скучно здесь, в очах становится темно, а сердце так и жжёт огнём, мочи нет выдержать.

И юноша вытер слёзы. Дедушка Якун посочувствовал ему:

   — Дитятко моё, свет над тобою! — сказал он, взяв его за руку, — то, видно, сердце молодецкое просит простора. Хотя я видел тебя вчера ещё несмышлёночком, но сегодня ты словно витязь заморский... Возмужал и вырос на целую голову... Ну, вот сердце и рвётся на волюшку.

   — Ну, так я дам ему волю, выну из нутра, и пусть его тешится.

   — Вынешь — умрёшь, дитятко. Рано умирать... Полюбись красным девушкам...

   — Это тем, что прилетают сюда хороводы водить да мотают нитки у бабушки!.. Нет, нет, не хочу их целовать в синие уста да тусклые очи... Они чешут на голове зелёную осоку, крутят хвостами и словно сороки трещат.

   — Что ты, что ты, дитятко!.. То, видно, ведьмы днепровские!.. У красных девиц румяные уста, очи — словно солнце в ясный день, лицо — точно наливное яблочко, а русая коса — что волна на реке... Они полюбят — жизнь отдадут.

   — Где же живут такие красавицы? — спросил юноша.

   — Изволь, покажу!.. Да не одну, а много, и в селе Займище, и в Предиславине...

   — Пойдём скорее, пока нет моей бабушки.

В эту минуту вихрь засвистел и чуть не унёс отрока.

   — Чур, её, чур! — крикнул Якун и быстро, вынув из-за пазухи ладанку на шнурочке, повесил её на шею юноши. — Ну, теперь не бойся её... Эта ладанка, что шапка-невидимка, защитит тебя от твоих бабушки и дедушки.

В то же время вихрь ещё сильнее засвистел и, приподняв обоих, понёс их к селу Предиславину.

   — Чур, чур, чур, тебя, ведьма окаянная! — закричал старик и махнул наотмашь по воздуху. После этого всё сразу стихло и юноша явился перед ним в другом нарядном платье. «Вишь ты, какой красавец, — пробурчал старик, — словно князь Святославич...»

   — Уж не ведьма ли Яруха вскормила да вспоила тебя, сударик?.. — прибавил он громко.

   — Не знаю, — отвечал юноша. — А какая она из себя, эта ведьма!

   — Вот и я пытаю... Молвят, что она живёт у Днепра под осиною и творит чудеса над владычным родом...

   — Какие чудеса? — спросил юноша. — Как она их творит?

   — Да вот послушай, — сказал Якун, озираясь вокруг. — Было однажды, при Ольге-княгине, в праздник Купалы, вещий владыка пошёл на воду — мыть божича; жрецы несли мыло, да холсты узорчатые, да елей на умащение. Людям киевским в сей день поставили столы на берегу на пир великий. Вещий моет божича мыльнею в Днепре, но, чудо, глядит, а на волнах лежит девица красная и спит. Владыка уронил божича в воду и не ведает, что творит. Берёт он девицу на руки, а сам трусит, кабы народ не узрел её снежную грудь. «Подайте, — говорит, — покров поволочитый»; ему подали, и кутает он её, а сам дрожит, что твоя осина; и несёт её владыка во храм, а жрецы идут за ним да песню поют величальную божичу:

А вещий меж тем несёт свою ношу, и пот градом с чела выступает, и не велит владыка никому во храм входить, кроме причета, да велит всем прочь идти. И положил владыка девицу на золотую подушку, да как распахнул ризу...

   — Ну, что ж, что распахнул? — спросил юноша, заинтересовавшись рассказом.

   — А она, прекрасная, распрекрасная, словно голь гола, проснулась: очи — ровно звёзды, лицо — словно жар горит, грудь колышется точно волны, а русая коса — ниже пят рассыпалась, и сама такая «ласная», что твой пух лебединый!.. Вещий распалился — так и бьёт его грозница; и накинулся он на неё, как коршун на голубку, а она хвать его за седую гриву да на выю верхом: вези, говорит, в широкий Днепр, и начала она хлестать его длинною косою по спине. Заносился владыка вокруг стояла святого, а бежать вон не смеет: стыдно народа, стоящего у храма и ждущего, пока владыка впустит целовать божича... А меж тем с Днепра прилетела тьмущая стая сорок, с хвостами в три пяди — это, вишь, вещий украл их сестру молодшую и осели они храм да трескочут. «Знать, не добро творит вещий», — молвил народ, да и начал в храм ломиться. В та поры у била отрок сидел и видел, как мечется вещий вокруг стояла, а пот с него ручьём валит. «Быть беде, — думает отрок, — заездит красавица владыку», и прыг к ней да за хвост, а хвост-то и остался у него в руках. Вскрикнула девица и покатилась по полу, а отрок за нею... Схватил он её поперёк тела белого, да скорей в волоковое окно, да в терем с нею и был таков. Отворили жрецы храм, а владыка лежит на полу бездыханный, меж тем девица красная в терему живёт и ждёт не дождётся своего желанного отрока. А в та поры княжил Святослав Игоревич. Увидев красну девицу, влюбился в неё, и заныло его сердечко, огнём разожгло... И слюбился князь с нею, да потом поспорил, как звать будущего сына. Родился сын, которого колдунья с Лысой горы схватила, да в лес... Не ты ли будешь её сыном?..

   — Не знаю, дедушка, не знаю... Э, да не этот ли терем, дедушка Якун!— крикнул юноша, увидев Предиславино.

   — Он и есть... Ну, смотри, сударик, чтобы красная девица не обуздала твоё сердце молодецкое.