Семья Берг

— Сколько тебе лет, Лилечка?

— Мне восемь. А тебе?

— А мне уже восемнадцать.

— Я до стольки считать не умею. Это много?

— Еще не очень много. А ты своего папу любишь?

— Люблю. И маму тоже люблю.

— Ну конечно. Твой папа очень большой человек.

— Я не помню, какой он большой.

— Как же ты не помнишь своего папу?

— Не помню. Он уехал очень давно, мне тогда было шесть лет, а теперь мне восемь. Мы раньше жили в большой квартире, а теперь живем в одной комнате.

Эти сведения от ребенка озадачили гостя:

— Куда же папа так надолго уехал?

— Я не знаю. Мама говорит, что он вернется, мы ждем-ждем, а он никак не возвращается.

— Так вы живете без папы?

— Да, без папы. Мама работает, а я хожу в группу и учу немецкий язык.

Саша учил немецкий язык на рабфаке и мог немного разговаривать.

— Тогда давай говорить по-немецки.

— Давай. Я сама прочту тебе стишки:

Вернулась Мария с кастрюлькой в руках:

— Несу тебе горячий суп. Ну, как вы тут побеседовали с Лилей?

— Спасибо, тетя Мария. Мне Лиля сказала, что Павлуша уехал куда-то. Наверное, государственное задание, да?

— Да, государственное задание. Ты ешь, я тебе потом расскажу.

Когда Саша жадно уплел тарелку супа и разогретую котлету, она предложила:

— Пойдем, Саша, погуляем, я тебе покажу наш пруд и сквер.

Лиля запросилась с ними, но Мария оставила ее дома:

— Нам надо поговорить с дядей Сашей.

Пока шли вниз и по улице, она ничего не говорила, но Саша много и возбужденно болтал:

— Спасибо вам за супчик и котлетку, тетя Мария. Ваш супчик очень вкусный. Моя мама умеет делать такой куриный супчик, что пальчики оближешь. Настоящий еврейский куриный супчик. Все соседи говорят, что лучше Софьи Абрамовны никто куриный супчик не делает. Это мою маму так зовут — Софья Абрамовна. Только вот курочка у нас бывает редко, мы очень бедные. Я мечтаю, что когда стану юристом, буду покупать маме курочку каждую неделю и она будет делать свой замечательный куриный супчик. Тогда мы пригласим вас с Павлушей к нам и угостим маминым куриным супчиком. Вы приедете?

— Спасибо, конечно, приедем.

Мария слушала, в голове у нее пульсировала его восторженная речь: «Супчик, супчик, супчик…», и она думала: «Такой симпатичный, наивный и восторженный парнишка, он так обожает образ Павла, так верит в него, а теперь я должна огорошить его своим рассказом об аресте, разбить тонкий сосуд его восторженности грубым кирпичом правды жизни». Они вышли в Патриарший сквер, Мария увидела пустую скамейку под липой, вблизи никого не было:

— Давай, Саша, сядем здесь и поговорим. Ты только не удивляйся тому, что я скажу, и не говори громко, чтобы нас не слышали. Видишь ли, я хочу тебе сказать… — непросто было говорить об этом с незнакомым мальчиком-идеалистом, обожателем образа своего родственника, — видишь ли, дело в том, что Павла арестовали в тридцать восьмом году и я до сих пор не знаю, где он, жив ли он.

Саша окаменело сидел минуту, вскочил как ужаленный, уставился на Марию. Бедный простецкий парень стоял с отвисшей челюстью. Еще через минуту вскрикнул хрипло:

— Как арестовали? За что арестовали?

— Саша, не кричи, нас могут услышать.

Он сел и зашептал:

— Ho почему, за что?

— За что, я не знаю. Арестовали его как врага народа.

Саша опять вскочил и повысил голос:

— Как — «как врага народа»? Павлушу?

— Прошу тебя, не говори так громко. Да, как врага народа.

Он снова зашептал:

— Но ведь Павлуша — он сам и есть народ. Еврей из самых низов поднялся своим умом и талантом так высоко!.. Он же и есть представитель народа! Тетя Мария, я не понимаю. Скажите, вы не шутите?

— Ах, Саша, это далеко не шутка. Ты успокойся и слушай. Я не сообщала родственникам об аресте Павла, потому что об этом опасно писать. И горько тоже. Павла нет, но я понимаю, что тебе некуда идти, некуда податься. Можешь оставаться у нас, только прошу тебя по-родственному — ненадолго.

Возвращался Саша повесив голову и молча. Что он думал? Аресты тех лет были известны в провинции меньше, чем в столицах. Конечно, в Витебске тоже слышали о судах над Каменевым и Зиновьевым, секретарями коммунистических организаций столиц, но немногие обсуждали это. Малоразвитая и голодная провинция была занята выживанием, все бились, чтобы как-то существовать. А Саша был так занят учебой, что вообще не думал об арестах. Что мог думать об аресте Павла этот наивный простоватый мальчишка?

Вернувшись, он грустно смотрел на Лилю, а она хотела с ним играть, показывала своего мишку:

— Это мой любимый мишка. Я раньше его боялась, а потом мы подружились.

Тем временем Мария постелила ему на полу.

На другой день Саша пошел вниз по улице Герцена, дошел до вывески «Юридический факультет Московского государственного университета имени Ломоносова» и подал заявление в приемную комиссию. Посмотрев на него, член комиссии спросил:

— Сколько вам лет?

— Восемнадцать, недавно исполнилось.

— Восемнадцать? Тогда вам следует идти в армию. От лиц, подлежащих призыву в армию, документы не принимаются.

Обескураженный отказом, Саша не знал, что ему предпринять. Был бы здесь Павлуша, он помог бы ему во всем, как говорила мама. Вернулся к Бергам:

— Тетя Мария, может быть вы подскажете — что же мне делать?

— Саша, если ты хочешь поступить на юридический, тебе придется отслужить в армии. Прослужишь три года, потом у тебя будет преимущество демобилизованного, и тогда тебя примут.

— Спасибо, тетя Мария, я так и сделаю. А вы не волнуйтесь, Павлушу выпустят, обязательно выпустят. Они разберутся, поймут, что это ошибка, и выпустят.

Марии не хотелось обманывать его наивные надежды, да он бы все равно не понял.

— Спасибо, я тоже надеюсь, что разберутся. Только что-то очень долго разбираются.

Саша Липовский уехал, оставив о себе память удивительно наивного и чистосердечного парня. Прощаясь, Мария дала ему немного денег и бутерброды с колбасой. Саша понравился ей, она думала: как этот мальчик, такой совершенно не приспособленный к жизни, сможет прожить в наших советских условиях?

Ни она, ни он сам не предполагали, какая необыкновенная судьба ждала его впереди.

51. Женская доля

Живя изолированно в чуждой ей среде большой коммунальной квартиры, Мария радовалась приходам Михаила Зака все больше и больше. Уже два года он был единственным их гостем, Лиля привыкла к «дяде Мише» и тоже радовалась, когда он приходил к ним. Правда, он не читал ей стихи на ночь, как когда-то делал папа. Но она по-детски считала, что все-таки приходит он к ней, чтобы приносить подарки и играть. Девочка не понимала того, что уже давно поняла Мария: она видела по его взглядам и чувствовала по невысказанным словам, что его влекло к ним не только дружеское отношение, не чувство долга и обязанность, но нечто более интимное. Конечно, он считал своим долгом во всем бескорыстно ей помогать, но кроме этого его влекло к ней чисто мужское чувство. Если зрелый мужчина так долго и так близко знает молодую женщину, он обязательно влюбится в нее и будет ее желать. Чувствуя это, она и сама стала испытывать при нем новое волнение и знала — это можно определить только как желание близости. Когда он смотрел на нее, она нервничала и в глубине души ощущала, что близость неизбежна.

Уже больше двух лет она не знала мужских ласк и не могла себе представить, когда опять их почувствует. Надеясь на возвращение Павла, она, как и все, знала, что ОТТУДА не возвращаются. И Михаил Зак знал это. У него не было семьи, не было детей, он тоже был одинок и уже давно полюбил Марию. Но он терпел и страдал — боялся задеть ее гордость, боялся, что его намеки или объяснения она поймет как использование положения покровителя. Никогда он даже не приблизился, никогда не коснулся ее, и они до сих пор были на «вы». Но сколько же лет жизни губить этой красивой молодой женщине в одиночестве? Трудно жить без интимной человеческой близости, без ласкового утешения, в тоске о чисто физической ласке — поцелуях, объятиях, сливании воедино.