Семья Берг

«Они» пришли в три часа ночи в сопровождении двух дворников-понятых, взятых для видимости гражданской законности ареста. На звонок в дверь домработница Нюша спросила:

— Кто там?

— Управдом.

— Чего надо в такой час?

После небольшой заминки ответили:

— У вас краны текут.

— У нас все краны закрыты, ничего не течет.

Опять заминка:

— Потолок в квартире ниже вас весь протек. Пустите проверить.

Павел с Марией уже проснулись и встали, тревожно прислушивались. Нюша открыла дверь, ее оттолкнули в сторону, главный и его команда ринулись прямо в спальню. У них был опыт и инструкция действовать сразу: некоторые пытались сопротивляться аресту. Павел стоял в белье, Мария прикрывалась одеялом. Главный показал ему ордер:

— Вы арестованы. Вы обвиняетесь в измене Родине.

Мария смотрела на пришельцев как парализованная. Главный был молодой лысеющий человек явно еврейской наружности — длинный нос с горбинкой, узкое холеное лицо. Он отнял у Павла приготовленный маленький чемодан с бельем — что там? Убедившись, что оружия и ядовитых порошков нет, осмотрел комнату:

— Так, знакомая квартирка-то. Вы что тут, осиное гнездо свили, что ли?

Павел понял, что этот человек арестовывал прежнего хозяина. Как ему ни было горько собираться в последний путь, он вполголоса саркастически-брезгливо спросил:

— Не ваши ли это пули исцарапали стены?

Не менее саркастически-нахально, игривым тоном, тот ответил:

— Признаюсь — мои. Как увидел, что он вытащил наган, так и я свой выхватил. Но у нас инструкция: на месте не кончать, — и добавил выразительно: — Потом будет сделано. Ну а он, гадина, дожидаться не стал, сам себя шпокнул. — И еще добавил, как бы жалуясь: — А меня за это в звании понизили.

Его откровенность подсказывала Павлу: с ним разговаривают как с осужденным, может быть, осужденным на смерть.

Тем временем с гимнастерки Павла отвинтили шпалы, орден Красного Знамени и медаль «XX лет РККА» Увели Павла через десять минут, он только поцеловал жену, прошел под присмотром охранника в Лилину комнату и поцеловал ее, спящую, в головку. На ходу сказал домработнице:

— Нюша, прошу вас — не бросайте моих.

— Не волнуйся, не брошу. Сам-то будь здоров да возвращайся, — она хотела передать ему в руки бутерброд, который наскоро приготовила, но охранник оттолкнул ее:

— Там накормят.

Она хотела перекрестить Павла, но его уже вытолкнули за дверь пинком в спину. Нюша, с застывшей рукой, перекрестила захлопнувшуюся за ним дверь.

И сразу начали обыск, все выворачивали и бросали на пол. Паркет опять взломали, смотрели — нет ли чего под ним. Шестилетняя Лиля продолжала спать, ее грубо сдвинули и шарили под матрасом. Мария, в халате, сидела на кухне с Нюшей, сотрясаясь от рыданий. Нюша обнимала и гладила дрожащую Марию, пыталась сказать что-то успокаивающее:

— Ну, ну, касаточка ты моя, бог милостив, может, и отпустят Павлика твоего…

Главный говорил по телефону:

— Докладывает майор Райхман. Задание выполнено. Слушаюсь, объявлю.

Он вошел в кухню и объявил Марии:

— Вам распоряжение — освободить квартиру за сорок восемь часов.

Мария даже не сразу поняла, Нюша за нее злобно воскликнула:

— Куда же им деваться-то?

Мария смотрела на него, все еще не понимая, и эхом повторила за Нюшей, сдерживая стук зубов:

— Куда?

— Это не наша забота, — и он желчно добавил: — Езжайте хоть в Биробиджан, там евреям самое место. Вы теперь ЧСИР.

— Что это значит? Я не понимаю.

— Это значит «член семьи изменника родины», вот что это значит.

Ушли они к утру. Нюша убирала комнаты, причитая и всхлипывая:

— Окаянные, сила нечистая! Хватают невинных людей… Погибели на них нет…

49. Крушение мира

Мария, парализованная страхом и отчаянием, тупо следила глазами за двигавшейся по квартире Нюшей и перебирала в памяти всех знакомых:

— Куда податься, куда бежать?.. Павлик прав: ни к кому нельзя. Помощь нам навредит им самим… Надо бежать, бежать, бежать… куда бежать?..

Он говорил ей про Семена… Рано утром она покрыла голову Нюшиным серым деревенским платком, чтобы не узнавали, и быстро пошла пешком в Левшинский переулок на Арбате. Ехать на троллейбусе в своем полубезумном состоянии она не хотела. Шла быстро, чтобы еще до работы увидеть Семена. Пока что он был одним из немногих еще не арестованных Сталиным министров-евреев.

Мария, задыхаясь, на ходу повторяла себе в такт быстрых шагов: «Бежать, бежать, бежать…» Звонить ему даже из телефона-автомата она боялась, знала, что его телефон могли прослушивать. Входить в дом, в котором много раз была прежде, тоже боялась пряча лицо в платок, она долго ждала у подъезда. Когда Семен вышел, Мария вплотную подошла к нему, стала спиной к его машине, чтобы шофер не видел, и приоткрыла лицо:

— Сема, Павлика забрали ночью, мне велели выехать за два дня.

Гинзбург ничего не спрашивал, он слышал от Павла о его предчувствиях и обещал помогать Марии и Лиле. Он сразу достал бумажник и незаметно сунул деньги в ее карман:

— Жди моего помощника. Запомни имя — Михаил Иосифович Зак. Он все устроит.

В тот вечер Августа впервые видела своего мужа рыдающим: у него тряслись плечи, он всхлипывал, как ребенок, говорил ей:

— Авочка, какое горе! Все вокруг нас рушится: Павлика нет, Виленского нет, профессора Левина нет… Один я, пока еще министр, торчу перстом посреди этой человеческой разрухи. Вот именно! Мне стыдно перед памятью этих людей. Кто я? Обычный администратор. А те люди — настоящие интеллигенты, интеллектуалы. Никто, кроме нас с тобой, не способен понять, какой человек Павел. Ведь в нем одном сосредоточились все достижения нашего советского времени: еврей, выбившийся из бедности, командир-герой, ученый-историк. А теперь на нем сфокусировалась инквизиторская атмосфера нашего времени. Вот именно! И никто, никто из нас не в состоянии помочь ему. Но пока я живу и сам еще на свободе, я буду делать все возможное и невозможное, чтобы сохранить его семью, его Машу, его дочку Лилю.

Августа гладила его, успокаивала, а сама лила горькие слезы:

— И я буду с тобой.

Заботиться о семье арестованного было опасно: следили за всеми, подозревали всех, тем более родственников. Гинзбург не решался на открытую помощь, поэтому выбрал наиболее преданного ему человека — Михаила Зака, своего помощника. Он помогал ремонтировать квартиру, но тогда Мария не видела его. Гинзбург был уверен: Зак сможет все устроить тихо и по-деловому и не выдаст его участия.

Горе бушевало в душе Марии и страшными ударами пульсировало в ее мозгу. Образ уводимого от нее мужа, уводимого на муки, может быть, на смерть, смешивался с полнейшей неизвестностью будущего. Кто и куда повезет их? Что ждет их там? Двое суток они с Нюшей лихорадочно собирали вещи, только самое необходимое. Работала и распоряжалась Нюша, обладательница невероятной русской крестьянской энергии и выносливости. Она уговаривала:

— Послушай меня, касатка, — давай соберемся и чуть свет поедем вместе в мою деревню, там от них и укроемся. Соседские прислуги баяли мне, что жен тоже забирают.

— Нюша, ну как я могу уехать — а вдруг его выпустят? Он не сможет найти нас.

Хотя она знала, что такое чудо не случалось ни с кем, все-таки не могла отказаться от надежды. Пусть они будут жить в какой-нибудь каморке, в дыре, но только с ним, с ним, с ним…

Обессиленная Мария в полной растерянности решила только, что нужно взять учебники и конспекты лекций для учебы в институте и еще какие-нибудь вещи мужа, на случай его возвращения. Маленькой Лиле нравились сборы, и она по-своему участвовала в них. В первую очередь она взяла своего любимца — большого серого мишку со стеклянными глазами. Потом поставила у стены трехколесный велосипед. Мария улыбалась ей сквозь слезы, бродила по квартире, брала в руки то одну, то другую вещь, клала обратно, спрашивала: