Битва железных канцлеров

воскресенье жареного гуся не будет. Пришло время жарить пули и выпекать бомбы. Готовьтесь к войне!

НЕЧТО ОЧЕНЬ ПЕЧАЛЬНОЕ

Прием окончился... Пришлось много говорить, он сбился с голоса, устал. Подойдя к окну, вице-канцлер прижался лицом к стеклу, остужая разгоряченный лоб, и смотрел, как отъезжали кареты с послами. Неожиданно сказал:

- А ведь мог бы получиться неплохой дипломат.

- О ком вы? - не понял его Жомини.

- Вспомнил я... Пушкина! Сейчас все настолько привыкли к его званию поэта, что никто не представляет Орфея чиновником. А ведь мы начинали жизнь по ведомству иностранных дел. "С надеждою во цвете юных лет, мой милый друг, мы входим в новый свет", - писал он мне тогда. "Удел назначен нам не равный, и разно мы оставим в жизни след..." Так оно и получилось! Но иногда я думаю, как бы сложилась его судьба в политике, если бы не поэзия? Может, блистал бы послом в Париже? Или застрял навсегда консулом в Салониках... Вы меня слушаете, барон? - спросил министр.

- Да, ваше сиятельство, - кивнул Жомини.

Горчаков ослабил галстук, потер дряблую шею. Побродив по кабинету, извлек из портфеля пакет:

- Я получил письмо от ученого графа Кейзерлинга, что ныне ректором в Дерптском университете. Позвольте, зачитаю из него отрывок: "Я настаиваю на опасности германизма. Германцы были первыми орудиями угнетения; в порабощении поляков они превзошли всех... В глубине души я чувствую отвращение к Пруссии: королевский абсолютизм, в неестественном сочетании с парламентом, - это ведь как подлая женщина, избравшая себе мужа с единой целью - обманывать его!"

- Не ожидал от немца, - заметил Жомини.

- Вот то-то и оно, что немец пишет по-русски... Звонили колокола церквей, подтаивало; близилась пасха - с куличами и бубенцами, с неизбежным отягощением после застолий. "Отвратив грозившие России политические столкновения и незаконные попытки вмешательства в ея дела, цель ревностных трудов, усердно Вами понесенных, была достигнута к чести и славе России" - при таких словах рескрипта Горчаков под пасху получил от царя его портрет, осыпанный бриллиантами. Такие портреты приравнивались к очень высокой награде и носились на груди наравне с орденами. При всем своем честолюбии Горчаков охотнее получил бы деньги. В них он сейчас особенно нуждался, ибо возле него, утепляя его старость, жила, пела, смеялась, флиртовала и капризничала племянница Надин Анненкова, бывшая Акинфова; разведясь с мужем, красотка переехала на дядюшкины хлеба, и поговаривали, что скоро быть свадьбе...

***

Горчаков ей стихов не писал - писал Тютчев:

При ней и старость молодела

И опыт стал учеником,

Она вертела, как хотела,

Дипломатическим клубком.

***

И даже он, ваш дядя достославный,

Хоть всю Европу переспорить мог,

Но уступил и он - в борьбе неравной

Вдруг присмирел у ваших ног.

Надежде Сергеевне было всего 25 лет. Кажется, она серьезно покушалась на дядюшку, чтобы к своему имени получить звание вице-канцлерши. Об этом тогда