Красная - красная нить (СИ)

Если ребёнок хочет конфетку, вы можете часами объяснять ему, что это вредно, что будут болеть зубы, что нужна мера и прочую хренотень, только ребёнку до этого не будет никакого дела. Конфета. Это единственное, что сидит в его мозгу. И когда вы не будете видеть, он обязательно сделает всё возможное, чтобы достать свою заветную конфету, освобождаясь от ваших слов и запретов одним махом, как от ненужной шелухи. Его не будет волновать опасность шатко выстроенной конструкции из стульев, чтобы дотянуться до спрятанной повыше коробки. Всё это не имеет значения. Только конфета и желание её заполучить. Только это исполнено смысла в данный момент. Это не исключало того, что ребёнок может упасть и набить шишку. Что будет море слёз, что он будет выслушивать извечные родительские: «Ну мы же говорили тебе!» Он будет искать свою вожделенную коробочку с конфетами до тех пор, пока желание не будет удовлетворено и столько раз, сколько потребуется для того, чтобы чувствовать радость от шоколадной сладости на губах, чтобы чувствовать себя совершенно счастливым. Дети честны в своих желаниях. Честны сами с собой.

Джерард был моей личной конфетой. И мне было совершенно и откровенно срать, кто и что мог сказать на этот счёт. Он был моей конфетой, и я хотел его так честно и просто, насколько был способен ребёнок, живущий внутри меня. И ничего более правильного на данный момент не могло происходить.

Он хотел что-то сказать, но я прикрыл глаза и на ощупь нашёл его губы своими, блаженно вдыхая и выдыхая в его рот. Он на самое короткое мгновение напрягся от неожиданности. Это заставило меня чуть улыбнуться. Я представил, что теперь стена оказалась за его спиной. Его утренний вкус был странным и потрясающим. Чуть кисловатым, но это было настолько ни на что не похоже, что я с удовольствием запустил язык между его расслабленных губ, чтобы попробовать больше.

- Эй, Фрэнки, полегче, ладно? – он отстранился, хотя руки не отпускали мою спину, а пах так плотно прижимался к моим джинсам, что я чувствовал всё. Будто затянутые дымовой завесой глаза смотрели слегка расфокусированно. Если бы я был совсем без башни, он бы не остановил меня. Но его руки уже покидали своё место под моей курткой, он отстранялся, лишая меня тепла своего тела и наконец, смущённо заправив прядь за ухо, отошёл от меня на шаг. – Я схожу в душ и приведу себя в порядок. Чувствуй себя как дома, ладно? Посмотри, может, что есть в холодильнике. Позавтракаем. Я быстро, – и исчез на лестнице прежде, чем мой отяжелевший мозг успел хоть что-либо сообразить. Чёрт. Стена сзади была такой уверенно-твёрдой и не давала мне свалиться. Я закрыл глаза, пытаясь оценить нанесённый мне ущерб. Тяжёлое, горячечное дыхание, зудящий стояк и пара огнестрельных навылет в районе сердца.

Неторопливо раздевшись, минут пять посидел на диване в гостиной. Просто наслаждаясь тишиной и еле слышным шумом воды в ванной на втором этаже. Мне становилось легче, но это осознание – всего двое подростков на один совершенно безлюдный и безмолвный дом, и понимание того, что, по сути, мы можем творить что угодно всё утро, весь день и ночью без остановки совершенно безнаказанно, заставляло поджилки трястись, а щёки заливаться румянцем. Я совершенно точно не представлял ничего конкретного. Меня приводил в нервное состояние сам факт того, что это возможно. Что возможно всё, что угодно.

С тихим мычанием я несколько раз провёл руками по глазам и лицу, сгоняя наваждение. Нужно было накормить его. Почему-то мне казалось очень милым, если он спустится, а у меня уже будет что-то, что можно съесть.

В холодильнике было пусто. Четыре яйца да сиротливые остатки хлеба сомнительной свежести в упаковке посередине второй полки. В дверце открытая банка кетчупа и ещё какой-то странный пакетик у дальней стенки на первой полке, в котором я заметил явные признаки зарождающейся новой жизни. Брр… Пожалуй, не буду вдаваться в подробности. Что ж. Кофе, тосты, яичница с кетчупом. Не так уж и плохо для холодильника двух парней, живущих почти без родителей.

Он спустился, когда всё уже стояло на столе и дымилось, и кухня самым невероятным образом источала бодрые ароматы только что разлитого на две кружки кофе. Это был совсем другой человек. В обрезанных до колен джинсах и чёрной футболке с мультяшным принтом, с полотенцем на шее и влажными волосами, это был совершенно незнакомый парень. Свежий, заносчивый, себе на уме. На его тонких губах играла еле заметная улыбка, когда он скользнул взглядом по накрытому столу и, словно по инерции – по мне, сидящему на стуле тут же.

- Садись уже. А то совсем остынет, – пробубнил я, начиная ковырять яичницу вилкой. С кетчупа пришлось снять верхний слой, покрывшийся бугорками плесени, но после этой процедуры он показался мне вполне съедобным. – Приятного аппетита.

- Приятного аппетита, – улыбнулся он, вгрызаясь мелкими зубками в яичницу. Навскидку казалось, что спереди у него не четыре, а целых шесть резцов. Я улыбнулся своим странным мыслям. – Немного пересолено, – сказал он, невозмутимо жуя.

- Ох, чёрт, ну извини. В следующий раз приготовь сам, – вяло сострил я. Мне было в самый раз. А с кетчупом так вообще сказка.

- Но вкусно. Спасибо, – всего один взгляд, но другой. Совсем другой, не такой, как несколько секунд назад. Словно прицелился и долбанул по мне из арбалета бронебойной стрелой. Его глаза были влажными и блестящими, будто в душе он только и занимался тем, что полировал их до состояния алмазного блеска. Я сморгнул от неожиданности. – Пожалуйста, – выдохнул я, почти доедая и запивая остатки тоста кофе.

- Джи, – вдруг вспомнил я о наболевшем, – какого хрена у вас звонок так высоко? Это просто издевательство какое-то.

Мгновение он смотрел на меня, удивлённо раскрыв глаза, а потом захохотал, роняя изо рта кусочки пережёванного тоста. Свин.

- Не вижу ничего смешного, – я неторопливо отпил из своей кружки. Кофе вышел удачным. В меру крепким и очень насыщенным, с лёгкой горчинкой, оседающей на корне языка. А может, просто сам кофе был хорошим, в отличие от той бурды, что мы покупали домой.

- Прости, – сказал он, отсмеявшись. Беззастенчиво собрал выпавшее изо рта и засунул обратно. Господи, ещё и пальцы облизал… – Просто я представил тебя, тянущегося изо всех сил к звонку, ох, чёрт, это слишком забавная картина.

Я терпеливо дождался, пока он дожуёт, и был вознаграждён рассказом.

- Когда мы с Майки были совсем мелкими, какие-то ребята повадились звонить в дверь и смываться прежде, чем кто-то успевал дойти до входа. Это повторялось из раза в раз на протяжении нескольких дней, пока не вывело мать окончательно. Она перебила немало посуды и потребовала «что-нибудь сделать с этим». И папа сделал. Переместил звонок на самую высокую из досягаемых взрослому человеку точку. Дурацкие шалости прекратились, и это чертовски забавно, что из-за тебя пришлось вспомнить эту историю.

- Остроумно, – похвалил я отца Джерарда. На самом деле неплохое решение для создавшейся проблемы. – Ты моешь посуду.

- К чёрту посуду, – сказал Джерард, сыто вытягиваясь на стуле. – Потом помоем.

- Будто сейчас ты занят, – ухмыльнулся я, убирая наши грязные чашки и тарелки в раковину. Не собираюсь мыть из принципа. Я прошёл мимо, чтобы упасть на диван в гостиной, но Джерард успел поймать меня за руку.

- Я серьёзно. Черт с ней, с посудой. И спасибо, что накормил меня, – он потянул меня за руку, принуждая наклониться.

- Ты весь перемазался в желтке и кетчупе. Боже, умойся, – подколол я его, мягко высвобождаясь из захвата. Я был готов облизать его с головы до ног всего, и именно это меня пугало. Отделаться быстрым поцелуем от меня – всё равно, что зазря тревожить спящий осиный рой. Ну его к чёрту…

Он смущённо отправился к раковине. Я сидел спиной к нему на диване, разглядывая старые вентиляторы на белом потолке, но прекрасно слышал всё. Порою меня преследовало наваждение, что я страдаю раздвоением личности. Будто всегда какая-то небольшая моя часть была рядом с ним, следила, слушала, впитывала… Он забряцал посудой. Невероятно…