Выученные уроки (СИ)

– Роуз, – тетя Гермиона, наконец, нашла слова, так как заговорила напряженно, явно едва сохраняя контроль, – это правда?

Роуз ничего не отвечает. Она все еще выглядит так, будто сейчас грохнется, несмотря на то, что сидит. Или так, или ее стошнит прямо на всю кухню.

– Отвечай на чертов вопрос, – злобно рявкнул ее отец, когда она не ответила сразу. – Это правда?

– Ну, ты же видишь фотографию, - мрачно бормочет Роуз. Она все еще не подняла голову.

– Не смей умничать, юная леди!

– Рон, успокойся, – быстро вмешалась тетя Гермиона.

– Успокоиться? – он смеется очень тихо, опасным смехом. – Ты нахер видишь это? – он широко машет в сторону газеты, которая до сих пор не тронутая лежит на столе.

– Конечно, вижу, – отвечает она. – За все те годы, что ты меня знаешь, я еще ни разу не объявляла себя слепой!

– А сомневаюсь! – грубо хохочет он. – Судя по тому, что ты говоришь мне успокоиться, когда твоя дочь распутничает на глазах у всего мира с гребаным Малфоем! – его лицо ярко-красного цвета, и я уже почти боюсь, что его голова сейчас взорвется. – Как это вообще нахрен началось? – снова перевел он свое внимание с жены на дочь.

Роуз, наконец, выпала из своего ступора, и ее голова просто упала на стол.

– Ох, ебааать, - наконец медленно и почти умоляюще сказала она.

Тетя Гермиона тут же сказала:

– Роуз!

В ту же самую секунду, как дядя Джордж пробормотал:

– Ну да, это как раз так и можно начать, – и Тедди не сдержался и хихикнул.

Уверен, мне не надо говорить, что это не самое умное, что можно было сказать, потому что тетя Гермиона в прямом смысле подпрыгнула, обернулась и врезала им обоим (довольно сильно) по башке.

– Какого черта с вами? – злобно спросила она.

– Что тут смешного? – дядя Рон выкрикнул вслед за ней.

– Ну, ты должен признать, дружище, – весело сказал дядя Джордж, – есть в этом какая-то ирония…

– Нет тут никакой иронии! Я скажу тебе, где тут нахер…

– Можно мне уйти? – спросила Роуз, внезапно выпрямившись.

Ее отец сказал:

– Нет, тебе нельзя никуда идти! – в ту же секунду, как ее мама сказала:

– Да.

Ее родители с секунду смотрели друг на друга, и гнев был явно написан на их лицах. Роуз не стала дожидаться, чье слово перевесит. Она принимает мамин ответ и выбегает так быстро, как только ноги ей позволяют. Я присоединяюсь через некоторое время.

– Что ты имеешь в виду, говоря, что она может идти? – выплевывает дядя Рон.

– Я сказала, что она может идти. Ты не можешь ее позорить.

– А, по-твоему, мне не насрать на ее позор? – он хватает газету со стола и пихает ей. – Ты это видела?

Тетя Гермиона хватает газету и расстреливает его взглядом.

– Да, – опасно шипит она. – Веришь или нет, но я нахер умею читать!

Когда тетя Гермиона начинает сквернословить, всегда лучший момент покинуть комнату. Я использую это, как повод выйти, и выскальзываю через заднюю дверь в том же направлении, куда сбежала Роуз. Она уже успела далеко убежать, но я вижу, как она идет через холм к пруду. Солнце уже село, и снова пошел дождь, сильнее, чем днем. Я бегу за ней.

Когда я ее, наконец, нагнал, она сидела на берегу пруда. Ее колени подтянуты к груди, и она спрятала в них свое лицо. Она трясется, и я знаю, даже не спрашивая, что она плачет. Я ненавижу, когда девчонки плачут, даже Роуз, но я знаю, что если уйду, то буду дерьмовым кузеном, а другом – еще дерьмовее.

Я сажусь рядом с ней, не зная, что сказать. Она не поднимает голову, но я уверен, она знает, что я здесь. Мы сидим так, в тишине, еще некоторое время, и наконец, я выдавливаю одно короткое предложение.

– Наши жизни дерьмо, да?

Она затряслась еще сильнее, и я спрашиваю себя, как получилось, что я заставил ее еще сильнее плакать. Она не поднимает головы, но я слышу ее тихие всхлипы. Я даже точно не знаю, почему она плачет, хотя уверен, это не связано с тем, что у нее проблемы. За все эти годы, что я ее знаю, она плакала из-за проблем, только чтобы выбраться из проблем. Она никогда не убегала поплакать в одиночестве.

Это пугает меня, потому что заставляет думать, что, может, она плачет по другой причине, но мне неудобно спрашивать.

Я не знаю, что еще сказать, правда, поэтому я делаю лучшее, что могу. Я обхватываю ее плечи одной рукой и составляю компанию, пока или слезы, или дождь не перестанут литься.

========== Глава 37. Роуз и дьявольское отродье ==========

За всю свою жизнь я не была в таком дерьме.

Хуже всего, что я даже не по-настоящему в дерьме! Меня не заперли или не наказали другим способом, но я не могу не желать, чтобы все было именно так. По крайней мере, тогда было что-то, на что я могла бы направить свою энергию и гнев. По крайней мере, тогда бы это все прошло.

Но нет, это даже не близко к завершению.

Хотите узнать, как прошли последние полтора дня? Ну, хорошо, дам вам несколько случайных реплик, обращенных ко мне, и попробуйте догадаться, как я из-за них себя чувствовала.

— Ох, Роузи, я не знаю, что на тебя нашло… — Бабушка.

— Это пройдет. Наверное, — Ал.

— О господи, расскажи мне все! — Лили.

— Какого хрена? Ты что не понимаешь, что этот маленький гаденыш просто использует тебя, чтобы вытянуть секреты Гриффиндора в квиддиче? — Джеймс.

— Слушай, просто держись от своего папы подальше пару дней, чтобы он остыл, — тетя Джинни.

И, барабанная дробь, пожалуйста:

— Как ты могла быть настолько нахрен тупой?

— Что нахрен на тебя нашло, что ты связалась с дьявольским отродьем?

— Ты думаешь, это смешно? Я что, по-твоему, нахер смеюсь?

— Твою мать!

— Дерьмо!

— Черт возьми!

— Блять, блять, блять, блять, блять!

— О, лучше не думай, что этот разговор закончен, юная леди!

Папа.

Так что не нужно и упоминать, что папа был не очень доволен рассказом в газете о моей «тайной связи» со Скорпиусом Малфоем. С тех пор, как все обнаружилось, он не прекращал орать на меня даже на пять секунд, и, если он не орал на меня, он орал на маму. Они скандалят друг с другом даже больше, чем кто-либо со мной. Думаю, мне следует быть благодарной, потому что мне так меньше попадает, хотя все еще достается. Папа ведь зол не на маму, он зол на меня.

Ему просто легче с ней ссориться.

Мама на самом деле пытается сохранять спокойствие. Она не кричала на меня, хотя и сальто назад на радостях, естественно, не делала. Похоже, она не думает, что я делаю это, чтобы саботировать ее кампанию и все такое. Хоть это хорошо.

А вот, что плохо — она решила со мной ПОГОВОРИТЬ.

Ага, ПОГОВОРИТЬ.

ПОГОВОРИТЬ о СЕКСЕ.

Ну… Позвольте сказать, я бы намного больше предпочла папу с ором и руганью, чем маму с вопросом «осторожна ли я». Я не знаю, почему взрослые считают, что это самый важный вопрос, который следует задавать, когда речь заходит о сексе, потому что и так ясно, что большинство подростков, которые занимаются сексом, осторожны. Ведь намного, намного больше ребят, занимающихся сексом, чем тех, кто забеременел. Да это вроде как единственная вещь на свете, где мы осторожны. Я использую термин «мы» в общем смысле, так как я сексом не занималась и не занимаюсь.

Но маме я этого не сказала.

Какой бы милой, как я думаю, она не пыталась быть, все равно я не могу не веселиться, немножко мучая ее. Я могла сказать: «Слушай, мам, я девственница», или «Не беспокойся, моя невинность полностью защищена» или «Да он мне даже рубашку ни разу не задрал, сомневаюсь, что он вообще попытается меня в ближайшее время трахнуть!». Но я этого не сделала. Разве б это было весело? Так что нет, я просто сижу и позволяю ей пытаться серьезно говорить со мной о сексе. Она намного больше сконфужена, чем я, и это о многом говорит, потому что я просто сгораю от стыда.

Но это хоть немного весело.

Я сидела в своей комнате уже четырнадцать часов. Не хочу выходить, потому что в ту же секунду, как я переступлю порог, или папа на меня набросится, или мама захочет «поговорить». Меня не устраивают оба варианта, так что я заперлась в комнате и занялась учебой. Хорошее оправдание, кстати. В последнее время я запустила учебу, так что у меня теперь хоть есть шанс на самом деле поработать. Не говоря уже о том, что это занимает меня и отвлекает от страха.