Кофе с корицей (СИ)

– Стив, ты бы отдохнул, – всего один раз рискует предложить Сэм, но в ответ Роджерс лишь резко дергает подбородком, даже не поднимая взгляд от очередных сводок.

Иногда приходит Наташа – приносит кофе, какую-нибудь еду и просит прощения. Первое Стив вливает в себя, не глядя, второе иногда ест, не чувствуя вкуса, на третье пока не обращает внимания. Наташа считает, что не уследила за Баки, что это ее промах. Стив полагает это своей виной – потом они еще успеют разобраться с этим вопросом. Потом.

В канун Рождества его усилия, наконец, приносят плоды. Сочельник: в участке уже никого, кроме невезучих дежурных и Наташи, которая только пришла с очередным стаканчиком кофе и ланч-боксом. Стив как раз ловит себя на мысли, что ему уже противен даже запах пищи, от которого сразу начинает мутить, когда приходит сообщение с адресом. Через минуту он уже выскакивает из участка. Наташа, сообразившая в чем дело, бежит за ним.

Машина несется по улицам, игнорируя любые знаки и светофоры. Их заносит на поворотах, и не будь Бартон таким умелым водителем, дело могло бы закончиться катастрофой. Но им везет – в первую очередь с тем, что у Клинта сегодня тоже дежурство. Вопреки всему, чем ближе они к цели, тем спокойнее становится Стив, как будто что-то нашептывает ему: в этот раз след не ложный. Он успевает по пути вызвать группу быстрого реагирования, однако на место они приезжают первыми. Роджерс знает этот бедный район – тут обожает ютиться всякая шваль, а убивают, насилуют и грабят каждый день. Такие крысиные гнезда есть в каждом городе, но именно сейчас Стива интересует один-единственный дом – обшарпанная двухэтажка, судя по темным провалам разбитых окон, хотя бы частично заброшенная. Откуда-то из подворотни доносится жалкая пародия на рождественский гимн. Стив морщится, приказывает Клинту дожидаться оперативников и идет внутрь.

Расхлябанная дверь, на удивление, открывается без скрипа. Табельный пистолет удобно лежит в ладони, и Стив быстро оглядывается, замечает лестницу вниз и спускается в подвал. Он бесшумно пересекает коридор, толкает плечом очередную дверь и вскидывает пистолет. Пусть до этого он видел Иоганна Шмидта только на фото из следственных протоколов – этого вполне достаточно, чтобы узнать.

– Отойди от него, – Стив бросает взгляд на привязанного к наклонному столу Баки и сжимает пистолет так, что пластиковая рукоять скрипит. – Немедленно!

Мужчина, стоящий по другую сторону стола, поднимает голову. У него широкое скуластое лицо, высокий лоб с залысинами и безумный взгляд.

– Не мешай, я почти закончил, – он внезапно дергает головой и скалится.

Стив замечает у него в руках небольшой нож:

– Отойди от него!

Лезвие скользит по груди Джеймса – раздается глухой болезненный стон. Роджерс дважды плавно нажимает на курок. Руки не дрожат – одна пуля попадает точно в сердце, вторая – в череп. У Стива еще хватает сил, чтобы развязать ремни, подхватить тело Баки – на пол они сползают вместе, – и нащупать пульс, а потом весь мир будто проваливается в вату. Появление ударной группы Роджерс воспринимает как в тумане. Он слышит голос Наташи, обещающей присмотреть за Баки, с трудом опознает в людях, которые забирают Джеймса из его рук, бригаду скорой помощи, потом его о чем-то спрашивают и куда-то ведут. Он не сопротивляется, когда командир оперативников Рамлоу защелкивает у него на запястьях наручники и скороговоркой зачитывает права, а в себя приходит уже только в участке и почти сразу восстанавливает в памяти произошедшее.

Около одиночки, в которой он себя обнаруживает, сидит Бартон. Стив использует свое право на звонок, чтобы связаться с больницей и узнает у дежурной, что «состояние сегодня поступившего Джеймса Барнса стабильно, и он вне опасности». Клинт забирает телефон, а потом неловко и виновато пожимает плечами:

– Не самый подходящий момент… Но, вроде как, с Рождеством…

Стив кивает, ложится на койку и отворачивается лицом к стене.

Он проводит в окружной тюрьме полгода – именно столько длится слушание его дела. Полгода в почти тишине и почти одиночестве. Благодаря ходатайству Фьюри у него собственная камера, вдоволь книг и допуск в местный спортзал. Время здесь будто бы вообще не двигается. Каждый последующий день похож на предыдущий – серые стены, бетонный пол, оранжевые комбинезоны заключенных и синие формы охранников. Стив никого не трогает и, по какому-то негласному правилу, не трогают и его.

Наташа приезжает каждый день хотя бы на пару минут. Она пытается улыбаться, рассказывает о новостях в мире, о погоде, о том, как идут дела в кофейне, и о том, что минимум два раза в неделю к ней на кофе заезжает «тот самый патрульный»… О том единственном, что интересует Стива, у нее новостей нет. За полгода Баки так и не приходит в себя. Он все это время в больнице, и врачи вновь разводят руками, называя его состояние «аномально длительным диссоциативным ступором». Со слов Наташи Роджерс знает, что Баки первые дни держат на снотворном, но затем единственным лекарством признается время. Каждый день, ожидая приезда Наташи, Стив надеется на чудо. Каждый день, глядя сквозь защитное стекло, как девушка отрицательно качает головой, он теряет еще крупицу веры в лучшее.

Когда, спустя шесть месяцев и тринадцать дней, его вызывают на итоговое слушание, он не чувствует уже ничего. Ни радости, принимая оправдательный приговор «в счет прошлых заслуг и исключительных обстоятельств», ни сожаления, оставляя на столе свой полицейский жетон, когда его пожизненно отстраняют от службы. Наташа на машине встречает его у здания суда и без просьбы везет в больницу. В Нью-Йорке лето – духота и удушливая хмарь, тяжелая вонь выхлопных газов и злые взгляды усталых людей. Стив смотрит в окно машины и то и дело потирает заросший щетиной подбородок, когда ему в очередной раз кажется, что дышать просто нечем.

Когда Наташа припарковывает машину у главного входа в больницу, то на мгновение касается его плеча:

– Стив, много времени прошло…

Роджерс кивает и вылезает из машины. На ресепшене он узнает, что пациент Джеймс Барнс в 107 палате, а по дороге через холл зачем-то покупает себе кофе из автомата. Он несколько минут стоит со стаканчиком мерзко пахнущей темно-коричневой жидкости около двери в палату. Наконец, делает глоток, обжигаясь, и решается войти.

Наташа была права – прошло действительно много времени. Стив проходит к креслу у стены, садится и долго смотрит на человека на больничной койке – тень Джеймса Барнса, которого он помнит. Он крутит в руках стаканчик остывающего кофе и заново изучает черты знакомого лица – впалые щеки, заострившиеся скулы, обтянутые бледной кожей, бескровные губы, ключицы, торчащие в вырезе больничной рубахи… Даже отросшие темные волосы кажутся тусклее и тоньше. Только рубиновая сережка все так же блестит, когда на нее попадает проникающий сквозь жалюзи солнечный свет.

Стив прослеживает взглядом многочисленные трубки, протянувшиеся от приборов, и опускает голову. Кажется, он где-то читал, что люди в таком состоянии все слышат. Ему хочется сказать очень о многом. О том, что он скучал. О том, как ждал встречи. О том, что не представляет, как дальше жить. О том, насколько он виноват и что хочет попросить прощения. О том, что их единственная ночь действительно была лучшей в его жизни. О том, насколько сильно он нуждается в необычном официанте из обычной кофейни…

Стив отставляет в сторону стаканчик с недопитым кофе, пересаживается ближе к кровати и осторожно берет в руки почти невесомую ладонь, а затем прижимается к ней щекой. Он так много хотел бы сказать, но говорит почему-то совсем другое:

– Я тебя не отпущу, Бак. Слишком привык к твоему кофе.

Он замирает, вслушиваясь в тихий мерный писк прикроватного монитора и считая неторопливые удары чужого сердца. На 1944-м ритм сбивается. Роджерс вздрагивает и тут же чувствует чужой взгляд. Баки улыбается одними глазами – такими же ясными, как в воспоминаниях Стива, а его голос звучит хрипло, но вполне уверенно: