Выученные уроки (СИ)

Я не знаю, какого черта я делаю.

Наверное, я решила поменяться с ним ролями. Шпионю за шпионом. Посмотрим, как ему это понравится. Я улыбаюсь самой себе, когда вижу, что его шея начинает немного розоветь. Его волосы слишком длинны сзади, но я все равно вижу, что он краснеет. Он никогда не краснеет. Но, похоже, я нашла исключение из правила: смотрите на него, не отрываясь, и он не сможет это игнорировать. Это на самом деле забавно.

Теперь мне хочется, чтобы он убежал. Я думаю, меня порадует, если он просто сдастся и сбежит. Но, конечно, он этого не делает. Он явно не хочет доставить мне такого удовольствия. Следует отдать ему должное. У него есть достаточно силы воли, чтобы стоять здесь, понимая, что на него пялятся. Может быть, мне стоит уйти самой.

Вот бы он снял рубашку…

Так, что?

Даже я не понимаю, откуда это взялось, а ведь это моя голова. Ненавижу, когда мои мозги отключаются. Это сводит меня с ума. Да, я уже давно признала, что этот тупой идиот — привлекательный, но это не значит, что я должна позволять таким мыслям ни с того ни сего всплывать в моей голове. Это совершенно неадекватно.

Но это правда, что ужасно, я знаю.

Скорпиус худой, почти такой же худой как Ал, и, может, только на дюйм выше. Я выше их обоих. Это у меня от отца, а их отцы — оба довольно маленькие. Его волосы слишком длинные и выглядят так, будто к ним месяцами расческа не прикасалась. Вихры торчат в неправильных (верных) местах, и по ним видна его привычка взлохмачивать их рукой. Он самый бледный человек, в котором когда-либо текла кровь и которого я встречала (и я еще не встречала никого, в ком кровь не течет), но этот легкий розоватый румянец на его шее довольно мил. Он одет в джемпер, джинсы и кроссовки, которые выглядят слишком грязными для такого богатого парня, как он.

И прежде чем я сама понимаю, что делаю, я уже иду к нему. Стойте, ноги, стойте. Не работает. Они все равно идут. У меня такое ощущение, будто я существую отдельно от своего тела. Безумие просто.

— Ты, наконец, выберешь книгу или будешь так стоять весь день? — слова, которые я произношу, удивляют даже меня саму. Я еще раньше никогда не слышала, чтобы я произносила что-то прежде, чем проговорю про себя. Это что-то новенькое.

Скорпиусу понадобилось где-то пять целых девять десятых секунды, чтобы, наконец, на меня посмотреть.

— Я думал, ты со мной не разговариваешь.

Я облокачиваюсь о полку и пытаюсь выглядеть такой же непринужденной, как всегда.

— С чего ты так решил?

— Потому что ты сказала мне убираться и всякое такое.

Я знаю, про какое всякое такое он говорит, хорошо помню. Вместо того, чтобы дать ему это понять, я решаю развернуть разговор.

— Я девочка. Мне можно говорить одно, а подразумевать другое.

Я пытаюсь шутить, но он не находит юмора в этой ситуации. Его выражение лица все такое же непроницаемое, когда он говорит:

— Тебе что-то нужно, или ты пришла, чтобы досаждать мне, пока я пытаюсь читать?

У-у-у, обиделся. Кто-то тут берет уроки стервозности.

— А я и не поняла, что ты читаешь, — вежливо отвечаю я. — Ты разглядываешь одну страницу уже в двадцатый раз.

Теперь его лицо становится таким же розовым, как шея. Замечательно.

— Я пытаюсь собрать записи для моей подготовки к СОВами.

— О, я тоже занимаюсь, — я смотрю на него и пытаюсь понять, насколько точно он на меня зол. — Можем позаниматься вместе, если тебе хочется.

Скорпиус просто смотрит на меня. В его глазах подозрение, но я не могу его в этом винить. Я все еще не понимаю, почему это делаю. Я и не подозревала, что мне так скучно.

Наконец, он качает головой и говорит:

— Я могу учиться и сам, спасибо.

Он снова отворачивается к той же идиотской книге, которую держит уже годы.

И тут мое поведение полностью меняется. Я взрываюсь, типа того.

— Знаешь что, Малфой? Я не знаю, в чем твоя проблема. Одно время ты почти следишь за мной, а теперь ты на меня даже не смотришь!

Скорпиус тут же поднимает голову и смотрит на меня, не веря своим ушам:

— Ты серьезно? — спрашивает он в изумленном неверии. — Ты вообще помнишь наш последний разговор?

Я злобно пожимаю плечами.

— Я уже говорила, что мне разрешается говорить одно, имея в виду другое.

Но он, оказывается, не согласен.

— Нет, не разрешается! Никому не разрешается так делать!

— Ой, да брось, — восклицаю я, оглядываясь, чтобы убедиться, что никого нет, и никакая любопытная библиотекарша не явится сюда, совать нос в чужие дела. — Уж извини, если я задела твои чувства.

Его глаза сверкнули, и я поняла, что, наверное, ударила по больному. Ну, ведь правда, я же не на самом деле сделала ему больно, он просто разозлился, верно?

— Ты не можешь вот так просто ходить и обращаться с людьми таким образом, — говорит он мне секунду спустя, его голос стал немного тише. — Мне плевать, насколько ты думаешь, тебе тяжело приходится, это тебя не оправдывает.

— Так, и что же это должно значить? — я перебрасываю волосы через плечо и выжидательно его разглядываю.

— Многим намного хуже, чем тебе, Роуз. Ты никогда об этом не думаешь.

Я не знаю, о чем он говорит. Откуда взялась вся эта херня?

— Ты ни хера не знаешь о том, каково мне, — прошипела я в ответ очень, очень сердито. — И ты не имеешь права меня ни за что судить!

Скорпиус закатывает глаза. Закатывает глаза.

— Ты действительно зациклена на себе, верно?

— Прошу прощения?

— Ты серьезно считаешь, что весь мир вертится вокруг Роуз Уизли? Ты никогда даже не думаешь о других людях и о том, через что им приходится пройти. Тебе не важно, верно? Это ведь никогда не будет так плохо, чем то, через что ты проходишь.

— О, вот толь…

Он обрывает меня. Его глаза кажутся темнее обычного, когда они сужаются.

— Ты такая противная, Роуз. Просто противная.

— Ты ничего обо мне не знаешь!

Я с ужасом понимаю, что очень, очень близка тому, чтобы расплакаться. Пожалуйста, пожалуйста, слезы, остановитесь. Не падайте.

Скорпиус тоже это видит и тут же останавливается. Он смотрит на меня почти с жалостью, и меня от этого тошнит.

— Я знаю, что ты не такая противная, какой хочешь быть, — наконец говорит он так тихо, что я едва его слышу. Я смотрю на него, и он колеблется с секунду, прежде чем продолжить. — И я знаю, что ты так делаешь, чтобы скрыть все остальное. И я знаю, что ты скучаешь по своим друзьям.

Его губы теплее, чем были в прошлый раз, наверное, потому, что румянец на его лице их немного согрел. Он так же шокирован, как и тогда, но ему понадобилось меньше секунды, чтобы приспособиться. Когда я нетерпеливо раздвигаю его губы, я не удивляюсь, что у его рта сладкий вкус. Или я слишком наслаждаюсь.

Почему я снова поцеловала Скорпиуса Малфоя?

Кто знает. Почему я вообще встала из-за стола? Разве это имеет значение?

Не имеет.

Этот поцелуй намного отличается от нашего первого. Этот более жадный и более единый. Он не отшатывается и не сомневается. Я даже не замечаю его неопытность. Все, что я знаю, это то, что он так же сильно хочет меня целовать, как я его. И ничто остальное больше не считается.

Книга, которую он держит, падает на пол второй раз, и она ударяется о пол с громким стуком. Мне плевать, потому что вокруг никого нет. Мы полностью и совершенно одни.

Я хватаю его за лицо и притягиваю к себе еще ближе.

Наконец, все-таки, нам нужен воздух. Мы оба, похоже, понимаем это в одну и ту же секунду и тут же отстраняемся друг от друга, но не слишком далеко. Уверена, мое лицо даже краснее его (которое самое красное, что я когда-либо видела), и мне очень тяжело выровнять дыхание.

Наконец, я все-таки могу говорить. Мои слова выходят чем-то похожим на полузадушенный шепот:

— Я не пьяна.

— Я знаю, — ему так же трудно говорить, как мне.

Я не знаю, что еще сказать, поэтому просто киваю. Его глаза не отрываются от моих, и он смотрит на меня очень серьезно.