My December (СИ)

Драко знал все о том, что происходило в жизни Грейнджер, она же могла довольствоваться лишь догадками. И в одной из них девушка была настолько уверена, что становилось страшно.

Малфой весь дрожал, хотя от камина шло тепло. Каждая клеточка его тела была напряжена, а в глазах отчетливо читалась боль. Конечности будто одеревенели, и он с трудом достал из кармана палочку. Приподнял письмо, прошептав одними губами: “Инсендио”.

Огонь медленно пожирал пергамент, превращая его в черный пепел.

Гермиона резко выдохнула, крепко сжав кулаки, а затем ее глаза широко распахнулись – слишком громко, чтобы он услышал.

Слизеринец замер, выпустив бумагу, что не успела догореть. Он резко обернулся, смотря прямо на девушку, которой вмиг захотелось исчезнуть.

Драко сжал губы в тонкую линию, сощурив серые глаза, которые внимательно изучали сокурсницу. Его руки все еще дрожали, а глаза были красными, но Малфой не подавал виду и вел себя так, будто ничего не произошло. Но Гермиона прекрасно знала, что он был зол, и что гриффиндорка еще ответит за это.

Он выпрямил спину, высоко подняв подбородок, что выглядело весьма неуместно, учитывая то, что девушка видела всего пару минут назад. Но Малфой оставался Малфоем, чтобы не произошло.

— Мамочка тебя не учила, что подсматривать нехорошо, Грейнджер? – проговорил парень, и голос его походил на глухое рычание.

Гермиона нервно сглотнула, крепко сжав подол мантии. Ее карие глаза метались из стороны в сторону, старательно избегая Драко. Тот, заметив это, издал звук, похожий на смешок, хотя на деле было видно, что ему вовсе не до смеха.

— Я просто… – начала девушка, чувствуя, как лопатки упираются в холодную стену.

Ей было страшно. Страшно, что Малфой выйдет из себя, и весь гнев обрушится на Гермиону.

– Просто… что? Просто подсматривала? Просто влезла не в свое, блядь, дело? Просто облажалась? – прошипел он, делая шаг вперед.

Мокрые от пота волосы прилипли ко лбу, серые глаза потемнели, кожа была бледна — даже бледнее, чем обычно. Драко уже должен был привыкнуть к ее львиному нраву, однако он просто не мог принять тот факт, что Грейнджер позволяла себе то, на что не имела право.

– Уж слишком ты любопытна для той, что собиралась умереть, – последние слова были пропитаны ядом, который отравлял девушку, глубоко впитываясь в сознание. Они звучали в голове, но никак не укладывались. Сердце учащенно стучало, кровь циркулировала по венам с бешеной скоростью, а воздуха становилось все меньше с каждой секундой.

– Ты чем, мать твою, думала, а?! Решила, что так проще, да? ДА, Я СПРАШИВАЮ? А о родителях ты подумала? О своих дружках ты подумала? – голос его сорвался на крик. Крик, в котором читались обвинительные нотки.

Малфой подошел ближе, чувствуя, как лицо горит от злости. От злости на нее, на этого гребанного Страцкого, который был там, рядом с ней. А Драко не было. Его, черт возьми, не было рядом.

Гермиона могла погибнуть, а он бы даже не знал об этом. Малфой же видел, как ей тяжело, в каком она состоянии, но не помог, не поддержал. А все из-за этой ебанной гордости. Гордости, которую он сейчас так ненавидел.

Девушка опустила глаза, чувствуя, как слезы скатываются по щекам. Она и без него знает, что поступила глупо, что не подумала о последствиях, не подумала о своей семье. А Ленни… Ну, конечно же, Ленни молодец. Отличный мальчик, мать его!

— Это не твое собачье дело, Малфой. Так ты ответил мне вчера, верно? — проговорила она хрипло, почти шепотом.

– Не мое дело? Ты сейчас серьезно? А если бы твоего “любимого” не оказалось там? Что, если бы у него не хватило мозгов на то, чтобы проследить за тобой? Чтобы тогда было бы, а? Ты же вообще головой поехала, раз решилась на такое. И ты еще, блядь, что-то мне говоришь, Грейнджер?! – выплюнул он, подходя ближе. Грудь слизеринца часто вздымалась, глаза горели от ярости, лицо покраснело, сменив прежнюю бледность.

— Это Ленни тебе рассказал? — тихо, еле слышно спросила она.

Ударив кулаком по стене, он отвернулся от девушки. Но затем снова обернулся лицом, пожирая яростным глазами.

— Не имеет значения.

Гермиона вздрогнула, подняв голову. Она казалась такой хрупкой рядом с ним, нависающим над гриффиндоркой, словно гора. Слезы лились градом и все не хотели останавливаться.

Да, она виновата. Да, она эгоистичная идиотка. Но чего он хочет? Извинений? Раскаяния? Ему же “насрать”. Ему всегда было насрать на таких, как Гермиона.

– Тебе плевать на меня, Малфой. Что же случилось? – спросила она, наконец взглянув прямо в его глаза цвета грозового неба.

Молчание.

Такое долгое молчание, которое, как казалось Драко, длилось целые тысячилетия. Такая оглушающая, черт возьми, тишина. И он не знал, что сказать, не находил слов. Их просто не было.

Он ненавидел ее, ненавидел себя за то, что не мог ответить даже себе. Что же случилось, Малфой? Ты привязался к грязнокровке? Она для тебя больше, чем “никто”?

От злости захотелось что-нибудь сломать, захотелось наорать на Грейнджер за этот глупый, никому не нужный вопрос. Захотелось ударить ее за то, что произошло вчера и за то, что она позволила себе сегодня. Захотелось со всей силы потрясти девушку за плечи, чтобы привести в чувства. И расхерачить все к чертовой матери.

– Даже не думай. Ничего не изменилось. Смерть ученика посреди учебного года повлияла бы на репутацию Хогвартса. К тому же, мне бы долго не давали покоя собаки из министерства, расспрашивая о твоей “загадочной” смерти, – проговорил парень, стараясь вложить весь холод в эту фразу.

Не получилось. Не убедительно.

Оправдывается? Перед кем? Перед самим собой?

Голос слишком дрожит, так же, как и руки. Слишком громко и учащенно бьется сердце. Не поверила, ни на капельку. Ложь была столь же ясна, как и страх, который он волнами излучал. Малфой так хотел сам поверить в свои слова, но не смог. Просто-напросто не смог. Драко не знал, что творится, что происходит у него в голове. И, Мерлин, он не хотел в этом разбираться! Он не хотел думать о ней ни одной гребанной секунды!

Грязнокровка. Никто. Пустое место. Враг.

В это все труднее верить, все труднее игнорировать. Игнорировать то, что слишком многое изменилось, слишком много правил было нарушено. И теперь Драко столкнулся лицом к лицу с последствиями своих ошибок. Грейнджер, будь она проклята, была его ошибкой. Такой роковой, блядь, ошибкой.

И это было далеко от любви, далеко даже от симпатии, но Малфой чувствовал к гриффиндорке нечто запретное. Нечто, чего ему бы никогда не простил отец.

Все девушки, да чего там мелочиться, все его окружение отошло на задний план. Его привычное времяпровождение со слизеринцами сменилось новыми, опасными для него ощущениями.

Ее губы, ее тело, ее охренительно-красивые шоколадные глаза, ее дикий гриффиндорский характер. Была лишь она. Везде, мать его, была эта Грейнджер.

Даже на церемонии он думал о Гермионе. Даже тогда, когда десятки пожирателей, да что уж там, сам Темный Лорд, стояли перед Малфоем, Драко думал о ней. Думал о грязнокровке, которую он всегда презирал и ненавидел. И это было, черт возьми, неправильно.

— И, кстати, Грейнджер, профессор МакГонагал и профессор Снегг были в не себя от ярости, когда выяснилось, сколько дежурств было пропущено, — на этот раз лучше, почти уверенно, надменно. Руки были плотно прижаты к брюкам, а на лице красовалась ухмылка.

Это тот Малфой, которого она знает. Снова эта маска равнодушия, холодный взгляд. Маска, которую она мечтала содрать, чтобы увидеть его настоящего. Гермиона ведь видела парня в таком состоянии… Злого, плачущего, пьяного, разбитого, страстного.

Девушка знала Драко лучше, чем большинство людей, которые всю жизнь проучились на одном с ним факультете. Им не был интересен он сам, их волновали лишь деньги, сбережения в банке.

И это была горькая правда, в которую Драко так не хотел верить. Где же его “друзья” сейчас? Где они, когда Малфой так в них нуждается? Где те вереницы смазливых девиц, во главе которых стояла Паркинсон?