My December (СИ)

Драко больно, почти до крови, впивается ногтями в ее кожу, подтягивая вверх. Зло смотрит, словно надеется, что она поймет — стой ровно. Если он убьет ее, то хочет, чтобы первая жертва смотрела прямо ему в глаза, своим умоляющим, наполненным страхом, взглядом.

Кричит на себя в голове. Какой же он кретин, что тянет так время! С каждой гребанной, убийственной для него, секундой решение о смертном грехе отменяется. Словно та решительность, с которой он пришел в гостиную, медленно испаряется с каждым вздохом грязнокровки. С каждым ее всхлипом, который уже сам по себе был просьбой.

Давай же, произноси эти два слова. Так просто, ты знаешь их с рождения.

Всего два слова.

Эта Грейнджер даже их не стоит по сравнению с твоей семьей.

Облик матери всплывает перед его глазами. Больная, с отекшим лицом, ласково смотрит на него. И во взгляде можно прочитать все — мольбу, страдания. Даже крик души о том, что Нарцисса хочет жить. Хочет продолжать жить рядом со своим мужем, Люциусом.

И для счастья матери всего лишь нужно убить эту дуру.

Эту тупую, блядотупую Грейнджер.

— Прошу… ты же не сможешь…

Пронизанный болью голос, обухом бьет его по голове. И образ матери исчезает из поля его зрения, растворяясь со всеми мыслями об убийстве. Словно этот жалкий писк был способен что-то изменить, поменять.

Хотя, поменять, наверное, нет. Но оттянуть время, сомневаться в будущем поступке, точно. Потому что одно только слово «прошу» проникало черным дымом в его сознание.

Твою мать!

Сделай же это, ради Нарциссы, ради нее. Сделай это, немедленно!

И он снова наставляет палочку. Слишком близко для простого заклинания, но слишком далеко для убийственного. Древко трясется, будто показывая степень уверенности хозяина — нулевая, она была нулевая.

— Прошу!..

Ни на что не надеется, просто инстинкты. Порывы к жизни, просьба. Если он не убьет ее, она сделает все, что угодно. Заплатит, как только ему вздумается.

Просто оставь в живых.

Но он не сделает этого, ни за что. Семья ему дороже, чем какая-то грязнокровка, к которой он и влюбленности не питал.

Все подобные мысли утраивались страхом в голове девушки, и она не могла ощущать ничего, кроме ужасного, бьющего по вискам, адреналина. Такого сильного, что голова кружилась, срывалась катушка. И одно желание — жить.

Слезы, одна за другой, катятся по щекам, огромными каплями попадая в рот. Смачивают пересохшие губы, больно протекая по горлу. Его все еще что-то стягивает, однако рвение к жизни заставит говорить и немого.

Древко - холодное, подрагивающее, медленно идет, плывет по воздуху. Останавливаясь около ее виска, словно даря последний шанс — ну же, скажи что-нибудь!

И она говорит. Сдавленно, хрипло. Уже не думая ни о чем, кроме прощения Малфоя. Кроме его чертововго прощения за все ее слова, за все взгляды.

— Прости меня, прости за все… Умоляю, я прошу тебя! Я прошу тебя, Драко, прошу!

И он снова убирает палочку в сторону, долгим, раскачивающимся движением. Показывая, как жизнь девушки висит на волоске — тонком, ужасно коротком. И этот самый волосок может оборваться в любой момент.

Не будь тяга к жизни столь сильной, Гермиона смогла бы понять, что следует просить у Драко, что угодно — лишь бы говорить, чтобы он слышал ее голос. Пропитанной действительным раскаянием, молитвой. Лишь бы только она тянула время, тем самым даря ему время на раздумья — а стоит ли это делать?

По правде говоря, он бы уже убил ее. Не посмотрев в эти карие глаза, как делают все великие волшебники, убивая своих жертв. Не глянув на опадающее, больше не наполненное жизнью тело. И только после секундной тишины понял бы, что сотворил, какой грех взял на душу. И упал бы на колени, сам уже моля о пощаде у Господа Бога. Вымаливая вернуть время назад, чтобы не сделать этого рокового шага — двинуться навстречу Пожирателям. Теперь по-настоящему сидя в их кругах почетным гостем. Принимая все задания Темного лорда, уже не дрожащей рукой убивая людей. Но каждый раз вспоминая опавшее тело на полу гостиной.

Вся жизнь мельком пробегает перед глазами Драко, и палочка выпадает из деревянных пальцев. Падает, грохотом отдаваясь в ушах каждого.

Не смог, нет.

Страдание, боль, угнетение — для него. Надежда, дрожь в руках, и усиленное сердцебиение — для нее.

На губах Гермионы: «Спасибо». Столько слов благодарности, но ни одно не вырывается из ее уст. Она лишь стоит, глотая свои соленые капли. Комья страха и ужаса, нахлынувших на нее.

А Драко падает на пол, сворачивается у стены. Плачет, громко, на всю гостиную. Громче, чем подверженная смерти девушка. Громче, чем кричали птицы за окном. Громче, чем грозовые тучи, в который раз за день сходившиеся над Хогвартсом.

Потерянный, убитый всего лишь ребенок. Кричит, орет. Он просит о помощи, которой никогда не получит. Помощи, которая и в самых добрых снах не снилась. Помощи, которую даже грязнокровка не подарит, не будет в силах.

Она молча стоит, смотря на содрогающуюся фигуру сквозь пелену слез. Страшно, ей просто страшно. И нет такой бури эмоций, как у Драко — обвинение отца за то, что оставил его одного. Кара на самого себя, что не смог убить грязнокровку. Мысли о том, что же сделает Темный Лорд за это. И, самая яркая из них, — что он еще все может вернуть. Можно убить Грейнджер.

Эта мысль в ее голове появляется на доли секунды позже, чем у него. Она приседает, чтобы схватить орудие убийства, однако он оказывается быстрее — и вот древко, его древко, снова у хозяина. И действия более неуверенные, шаги менее осознанные. Однако он наставляет концом палочки ее в лицо, словно тыкая ею.

Девушка оседает вниз, умирая внутри себя. Пожирающий страх при виде палочки, вызывает такой прилив ненависти к нему, страха, паники. Что руки дрожат, оставляя на полу длинные царапины. Что ноги заходятся в бешеном танце судорог. А в глазах читаются лишь одна мысль — жить.

Страх делает невероятную, безумную вещь с людьми — лишает рассудка. Девушка могла бы взять свою палочку, находившуюся в ее внутреннем кармане, и направить на Драко так же, как делал это он. И уже не быть такой же беззащитной, молящей о пощаде. Но она этого не делала, не могла пошевелить даже рукой.

Сильной ладонью он обвивает ее горло, прижимая к стене. Ударяя голову о холодную панель, чуть ли не оставляя на ней вмятину. С такой силой, злостью, ненавистью, что перед глазами у девушки появляются искры. Пущенные то ли от удара, то ли от гнева Малфоя.

— Ты же знаешь… Я же убью тебя, глазом моргнуть не успеешь.

И она верила. Никогда бы ранее, но сейчас — в приступах страха — она верила всему, каждому слову. И они становились еще более ужасными, чем казались в действительности.

Хотя, что может быть страшнее слова «убью»? «Убью тебя»?

Только, если это предложение относилось по отношению к кому-либо из твоей семьи. И именно сейчас, сидя у больничной койки своего мужа, мать Гермионы плакала горькими слезами. Потому что материнское сердце подсказывало неладное — что-то происходит с ее дочерью. И она была готова сорваться с места и лететь в Хогвартс, чтобы удостовериться, что с единственным ребенком все в порядке. Но не могла, просто не могла оставить мужа.

— Прошу… — жалобно, почти так же, как ее мать просила отца не умирать, просила Гермиона. — Прошу тебя…

И снова — этот чертов-ебанно-блядско-идиотский голос молотом бьет его по голове. Так сильно, что он отшатывается, но палочку, приставленную к виску, не убирает. Руку тоже. Все на своих местах. Она — у его ног, он — держит ее на волоске, приближающему ее к смерти.

Скажи уже эти ебанные два слова. Всего два ебанных слова.

«Авада Кедавра».

Фраза застывает на его губах, так и не срываясь с уст. Так и превращаясь в выдох, в маленький невидимый пар. И переносится в голову к Гермионе, которая уже одурманена приближением смерти, убийства. Своего собственного погребения.

Сделай, ради матери.

— Ты же не сможешь, Драко! Я же люблю тебя!