Красная - красная нить (СИ)

– Ясно, – одобрительно сказал он, – значит, у тебя на самом деле хорошие друзья, держись их.

Я снова улыбнулся в трубку, и хоть папа не видел этого, мне казалось, что он мог почувствовать.

– А с девчонками как? Уже нашёл себе подружку? – его масляную улыбку можно было ножом резать и намазывать на хлеб.

Я как-то резко вспыхнул и при этом серьёзно растерялся. Я был влюблён по уши, и при этом «с девчонками» у меня было по-прежнему херово…

– Эм, ну…

Он всё-таки рассмеялся в голос.

– Главное: предохраняйся, мелкий. А там уже поймёшь, что и как.

Я сам начал подхихикивать, представляя всю эту идиотскую ситуацию, поэтому просто сдавленно поблагодарил его за совет.

– Кстати, Фрэнк, – он как-то резко посерьёзнел, заставляя этим тоном меня заткнуться. – Я мог бы приехать в Ньюарк перед Новым годом.

Он замолчал, а у меня просто перехватило дыхание – господи, приехать! Он мог приехать, и я бы показал ему всё: свой чердак, школу, Гудзон, я бы заставил его до глубокой ночи слушать своё нытьё под гитару, а ещё лучше – усадил бы за барабаны, и чтобы мы вместе сыграли что-нибудь, как тогда, в детстве, когда я и аккорды некоторые толком взять не мог – из-за размера пальцев…

– Так что, мелкий? Чего замолчал?

Я заставил себя открыть рот.

– Я просто обалдел, пап. Если ты приедешь… Чёрт, это будет офигенно.

Он улыбался. Я знал, что он улыбался сейчас, и эта улыбка его была только для меня.

– Замётано. Уговоришь мать? Даже если не выйдет – я остановлюсь у друга. Может, так даже будет лучше – не говори Линде, ей тяжело даются наши разговоры, а про встречи я вообще молчу.

Я горько усмехнулся. Не знаю, почему они разошлись. Может, маме надоела такая неопределённость, какую ей предлагал отец. Может, причина была в другом. Мне могло казаться, но я почему-то верил в то, что мама до сих пор любит его.

Не было скандалов и разборок, в одно прекрасное в своей печали утро они просто сказали мне, что папа переезжает к деду, мол, за ним нужен уход. Как же, уход. Придумали бы что получше. Этот старый пердун ещё меня переживёт.

Я обожал деда до безумия, тем более – он тоже был музыкантом. Ещё больше – оттого, что он был очень, ну просто крайне острым на язык крепким стариком, который ни дня не проводил без какой-нибудь истории, которую самолично отыскивал на свою задницу. В этом плане, да, за ним нужен был присмотр. Помню, как отец рассказывал: дед вдруг оделся и вышел на улицу, не говоря, куда идёт и на сколько. Под вечер он пошёл искать его по всем окрестным пабам, а нашёл на детской площадке, спящим на траве со шляпой на лице – конечно, пьяным.

Я любил их обоих очень сильно: отца, маму, и поэтому, наверно, уважал их решение. Хотя, сказать, что это разбило меня и раскидало на все четыре стороны – не сказать ничего. Я был сломлен, я был потерян. Мне казалось, что мир никогда не станет прежним. Но нет, время шло, я жил, и постепенно осколки моей души притянулись друг к другу и склеились, как могли.

– Я не скажу ей, пап. Только приезжай, окей?

– Хорошо, мелкий. Я рад, что ты будешь ждать. Тогда, до декабря?

– До декабря. Бывай, – я улыбнулся тишине и коротким гудкам в трубке.

Как же здорово, что он позвонил. Или это мама позвонила ему? А, не важно. Главное, мы поговорили, и я слышал его голос. И грамотно увёл разговор с темы болезни: не самый лучший вариант как потратить время в разговоре с человеком, которого не слышишь по полгода.

А в понедельник я увидел его.

Это была только макушка тёмных растрёпанных волос, мелькнувшая в толпе и скрывшаяся за поворотом, и я еле осадил себя, чтобы не броситься вдогонку. Майки, шедший рядом, не понял бы меня.

Джерард болел всего три дня, у него не было кашля, только небольшая температура и насморк. По словам Майкла, он больше ныл о том, что умирает, но правды в его словах не было ни грамма. Как бы то ни было, он был здоров, и он был в одном со мной здании, а это уже более чем достаточно, чтобы моё сердце колотилось как на стометровке на время. Между прочим, я бегал лучше всех в классе.

– Слушай, подожди секунду? Я сейчас вернусь, – и, не дождавшись ответа Майки, я кинулся к ближайшей лестнице, чтобы посмотреть расписание на первом этаже. Джерард заканчивал той же парой по времени, что и наш класс, и это радовало. Надо было поймать его после уроков, и… И что? А хрен его знает, что. Главное – поймать его… Поймать…

Это слово засело в моём мозгу, и когда я вернулся к скучающему Майклу, я не сразу услышал, что он говорит мне.

– Эй, Фрэнки? Тебе говорили когда-нибудь, что ты порой как обдолбанный выглядишь?

– Э? – удивился я. – С чего это?

– Ну, ты иногда будто выпадаешь из реальности и смотришь такой в пустоту, не реагируя ни на что. Это пугает, чувак, – он улыбался своей ехидной улыбочкой, и я не удержался от хорошего тычка ему под рёбра – чтобы меньше скалился над болезными. Кашель еще не прошёл до конца, но я знал: это минимум на неделю-другую, поэтому не было повода беспокоиться.

– Пойдём уже поедим? – сказал я, когда хихикающий Майкл перестал от меня убегать, сшибая других ребят в коридоре. Как раз было время обеденного перерыва, и мы отправились в столовую. Джерарда там не было, зато через пять минут присоединился Торо.

– Завтра репетиция. Мы уже вовсю пилим, будешь догонять, – запыхавшись, сказал он, подсаживаясь к нашему столику.

– Угу, – пробубнил я, пережёвывая сэндвич с салатом и сыром. Гадость полнейшая в школьном исполнении, но я очень хотел есть.

– Сегодня у тебя, Рэй? – Майки спросил таким тоном, что я почему-то насторожился. На первый взгляд, сказано было совершенно обычно, но, чёрт, что-то резануло мне слух, и я напрягся оттого, что не мог понять – с какой стати это произошло.

– Ага, – Торо теперь тоже жевал, и отвечать с набитым ртом можно было только односложно.

– И как у Майки успехи? – поинтересовался я. Они рассказывали, что друг всё-таки сдался и согласился, чтобы Рэй учил его на гитаре. Это было забавно, если учесть то, что до этого я совершенно не верил в удачный союз долговязого Майки и гитары. Он как минимум выглядел с ней забавно, поэтому я начинал глупо хихикать просто оттого, что представлял его играющим.

– Нормально. Учимся держать гитару и ставить первые аккорды, – Рэй уже дожевал и теперь довольно улыбался, попивая сок из соломинки и иногда поглядывая на друга из-под приопущенных век.

– Я верю в тебя, чувак, – я похлопал Майки по плечу, отчего он подавился соком, – не посрами нашу до жути музыкальную компанию своей немузыкальностью.

– Иди ты, – сказал он, прокашлявшись. – Я ещё всем вам задам жару, – он показал мне средний палец.

Я рассмеялся, и мы пошли в класс – нужно было успеть оказаться там до звонка.

Не помню, как отбрехался вечером – то ли придумал разговор с Бломом, то ли пожаловался, что живот прихватило, и сказал Майклу не ждать – тем более, что они с Рэем шли «учиться держать гитару» к нему.

Зато отлично помню, как нёсся потом по полупустым коридорам школы: после последней пары все стремились поскорее разойтись по домам. Пару раз на моём пути попадались учителя и кричали вслед, чтобы я перешёл на шаг, – но я не мог. Я должен было поймать его… Поймать.

Добежав до класса Джерарда, понял, что опоздал. Внутри оставались ещё несколько девчонок, но и они уже собирались уйти. Как же я расстроился… Мне казалось, что я вот-вот зареву – настолько было обидно не встретить его тут. Я поплёлся по лестнице вниз, вышел из школы и зачем-то пошёл не домой, а в сторону футбольного поля и баскетбольно-волейбольной площадки за ним.

И был вознаграждён. И наказан одновременно. За углом, прижатый к стене уже знакомым светловолосым хером, стоял Джерард. Он явно не был в восторге от нашей встречи, а я просто как шёл – так и встал, вылупив на них глаза.

Дылда повернул голову, и его взгляд источал злость и ненависть.

– Чего встал, мелкота? Вали, куда шёл.

Голос был приятен, но каждое слово, вывалившееся из этого рта с пухлыми и, сука, обкусанными от недавнего поцелуя, губами, хотелось вбить кулаком обратно, так, чтобы они уже никогда не выпали наружу снова.