Красная - красная нить (СИ)

– Хэй, чувак, ау, – кто-то осторожно тряс меня за плечо, и мне пришлось медленно просыпаться, приходить в себя. Я открыл глаза и увидел ангельскую шевелюру Рэя и Майки, который держал меня за плечо. – Ну наконец-то. Ты так глубоко спал, мы думали, что ты коньки отбросил. Не пугай так больше.

– Ага, – прохрипел я в ответ и зашёлся в приступе сухого разрывающего кашля.

– Ох, блин, ты реально хреново выглядишь, – сказал Рэй, протягивая мне кружку с каким-то пойлом. Они уже успели похозяйничать у меня на кухне, молодцы.

– Как вы попали в дом? – нет, ну а что? Это было очень важно – знать, как можно попасть внутрь моей крепости при закрытой на ключ двери.

– Вообще-то через окно в твоей комнате, – смутился Майкл. – Джи сказал, что тут обычно открыто.

«Вот мудак» – пронеслось в моей голове, но потом я оценил заботу и даже попытался улыбнуться.

– А где он сам? – выдавил я неслушающийся голос наружу.

– Дома, и выглядит он не многим лучше тебя, чувак, – усмехнулся Торо. – Как вас, придурков, угораздило? Вчера был такой ливень – даже штормовое предупреждение давали по штату. Не судьба была прогноз посмотреть, а потом уже ехать кататься?

Я только снова стал кашлять в ответ, и когда закончил – Рэй всё-таки впихнул мне кружку в руки.

– Морс. Пей уже, не косись с таким видом. Мамин рецепт, лечебный.

И я пил. А потом слушал про то, как Майкл полдня возился с Джерардом так же, как моя мама со мной. А потом про то, что было сегодня в школе. Сегодня Блом докапывался до Майки с теми же разговорами, что и ко мне вчера, и к моему удивлению, друг отнёсся к ним намного серьёзнее.

– А что, он ведь прав. Если есть возможность получить стипендию и учиться дешевле – глупо упускать этот шанс. Так что надо поднапрячься, Фрэнки.

Я только скривился. Сейчас я хотел одного – чтобы кашель переставал разрывать мои внутренности. А о стипендиях можно и потом подумать.

Часа через пол они ушли, и пока Рэй перелезал через подоконник, я на прощание успел поймать Майки за штанину.

– Передай Джи… – я прервался, чтобы прокашляться, говорить реально удавалось с большим трудом, – пусть поправляется поскорее. Передай, я хочу видеть его вредную задницу здоровой.

Майки кивнул, улыбнувшись, и полез на улицу.

Торо оставил ещё одну кружку со своим чудодейственным морсом на тумбе, к слову, тот оказался довольно вкусным. А я, почему-то опять уставший – от кашля, соплей и разговоров, снова стал спать.

Целая грёбаная неделя. Целая грёбаная неделя прекрасных осенних солнечных дней с редкими ночными ливнями выпала из моей жизни, потому что я болел. Это именно то, почему мне следует беречь себя: там, где нормальный человек справляется за три-четыре дня, я буду валяться и умирать неделю. Это не лечится. Просто врождённая слабость, что дали – с тем и живи, и радуйся, мать твою.

Я, собственно, и радовался. Не в смысле, когда болел, а во всё остальное время. Мама никогда не делала из меня болезненного доходягу, всегда обращалась со мной как со здоровым ребёнком, хотя многие врачи, по которым мы гуляли в детстве очень часто, крутили ей у виска, говоря, что обычный подход угробит меня. Но лично я уважал её за это; только благодаря подобной родительской адекватности я чувствовал себя нормальным, а не каким-то ущербным мудаком, который вечно сидит в углу на физкультуре и пыхает себе в рот баллончиком от астмы.

Мама часто говорила мне: хочешь быть здоровым – живи, как здоровый. В меру разумного, конечно, но всё-таки. Чрезмерное окружение себя всякими лечебными штуками меняет психологию, человек не может чувствовать себя нормальным, если постоянно окружён напоминаниями о своей слабости и немощи. Я знал это в шестнадцать и остался верным своим взглядам сейчас, когда мне далеко за тридцать. Мало что изменилось с тех пор.

Мне стало достаточно хорошо только к выходным, настолько, что я настоял – с понедельника пойду в школу, даже если мама привяжет меня к кровати. И она сдалась. Она всегда сдавалась тогда, когда видела: я готов вырывать свою правду зубами.

А в субботу вечером мама зашла в комнату странно-задумчивая. Она с кем-то говорила по телефону, я слышал, а потом зашла ко мне, даже не постучав.

– Подойди к телефону, милый.

– Это Майки? – я дочитывал «Властелина» и совершенно не хотел отрываться сейчас от книги. – Скажи, что я перезвоню.

– Это межгород. Давай скорее.

Я побежал к телефону. Если межгород – то это Лала. А с ней я был бы очень рад сейчас поговорить. Да и междугородняя – дело недешёвое. Их мама работала где-то в управлении связи, поэтому им на междугородние звонки предоставлялись ощутимые скидки.

– Да? – спросил я, зажимая трубку между ухом и подбородком.

– Мама сказала, что ты снова болел, мелкий?

Я чуть не подавился, но вовремя взял себя в руки. Этот родной, хрипловатый от табака голос я узнал бы из тысячи, даже если бы он звонил мне раз в год. И да, этот человек не любил ходить вокруг да около и жевать сопли.

– Пап, вообще-то, ты не позвонил на мой день рождения. Так что иди-ка на фиг, – я улыбнулся в трубку, потому что на том конце заливисто и от души расхохотались, а потом закашлялись. «Кашель заядлого курильщика», – подумал я, а вслух сказал ему:

– Привет, пап.

– Привет, мелкий.

– Не называй меня так.

– А что, ты уже вырос? – улыбается, гад. Я всё ему прощу, и «мелкого», и забытое поздравление, и то, что он ушёл из семьи. Я слишком сильно привязан к нему, и он – я точно знаю это – любит меня, несмотря ни на что.

– На сантиметр.

– Ого! – неподдельное удивление, граничащее с лёгкой иронией. – Ещё немного, Фрэнк, и ты перейдёшь в группу «средне-мелких»,– снова хохочет, но это не обидно, совершенно. Он никогда не хотел меня обидеть, просто так сложилось с самого детства – называть меня странными прозвищами.

– Как ты там? – спрашиваю не из вежливости, а потому что на самом деле интересно. Последний раз мы общались почти полгода назад, и с тех пор, казалось, прошла вечность.

– Барабаню, как ещё. Иногда катаемся недалеко, иногда играем по округу, в целом, как обычно, – он немного задумался, а потом сказал, – а ещё зовут преподавать ударные в какой-то детский клуб, – я слышал, что он хочет казаться незаинтересованным, ведь это так «не круто» – рокеру со стажем что-то кому-то преподавать. Но я помнил своё детство так ярко и отчётливо: все наши долгие посиделки в гараже над инструментами, первые уроки на ударных, первая гитара, первый раз – смотреть и слушать, как папа играет в группе… Это была магия, волшебство, круче всяких ужасов, зомби и кровищи, на которые я подсел много позже. Если бы не папа – я не держал бы сейчас в руках гитару и не любил бы музыку так, как люблю её. Он открыл мне этот мир, он научил жить в нём и дарить ему своё тепло и любовь, получая взамен счастье. И я прекрасно знал, насколько крутым учителем он мог бы стать, поэтому просто сказал:

– Это круто, пап. Я не шучу, это реально круто. У тебя бы это здорово получилось. Посмотри на меня – ведь ты мой первый и единственный учитель. Я даже завидую тем ребятам, что будут заниматься у тебя.

– Ну, я ещё не согласился, – смутился он, но я уже слышал: чаша сомнений сейчас сильно накренилась в сторону, чтобы сказать клубу «да». – А ты сам как? Как на новом месте? Не сильно гнобят в школе?

Я улыбнулся. Все мысли последних дней как-то выветрились из головы, но ощущение того, что тут здорово – осталось.

– Тут здорово, – сказал я. – В школе нормально. Еще не успели понять, что меня можно гнобить, – усмехнулся я. – Тут классные ребята, с которыми я подружился. Я играю в школьной группе, а руководитель музыкального клуба – мой лучший друг. Ты бы слышал его, он классно играет. Тут через залив видно Нью-Йорк, а ещё мы съездили на концерт The Misfits в мой день рождения. Было нереально круто!

– Ого! – искренне удивился отец. – И мать тебя без проблем отпустила?

– Ну, – смутился я, вспоминая, как всё это было на самом деле, – ей пришлось. Мы её уговорили, – туманно закончил я.